Все языки мира - [43]
Почему я это сделал? Почему стал искать другую могилу? Что увидел, когда ее нашел, или что, почудилось мне, я там вижу?
Должен ли я об этом говорить, даже если смогу?
Нет. Пожалуй, нет. Но — почему нет?
Когда, держа в руках белый тюк, я уже оттуда уходил, возле маленького домика, где помещалась кладбищенская контора, какая-то женщина, посмотрев на меня удивленно, спросила:
— Что вы несете?
— Цветы на могилу матери, — ответил я, а она покачала головой и сказала: «A-а», как будто это было в порядке вещей: неся цветы на могилу, человек не идет на кладбище, а его покидает.
Интересно, что только после смерти матери я перестал блуждать, отыскивая семейную могилу.
— Не понимаю, как можно не найти свою могилу, — недоумевала мать. — Это ведь так просто, я уже сто раз тебе объясняла: входишь в четвертые ворота, идешь вдоль ограды, видишь каменного ангела с отломанным крылом, сворачиваешь направо, потом, за склепом монахинь, налево, проходишь мимо водопроводного крана, и все.
Я точно следовал ее указаниям, но не мог попасть куда надо. А ведь мать была права, это и впрямь было просто: четвертые ворота, ограда, ангел с отломанным крылом, склеп монахинь, водопроводный кран…
Когда я пришел на могилу матери, начинало темнеть. Я собрал догоревшие лампадки и остатки увядших хризантем, которые лежали там со Дня поминовения, а потом развязал тюк и стал раскладывать на могиле свежие цветы. Среди цветов я увидел бессмертную альпийскую фиалку, которую раньше не заметил. И сразу вспомнил, что сегодня семнадцатое января.
Годовщина свадьбы родителей!
Я зажег лампадку.
К простыне пристало несколько красных лепестков.
Я трижды встряхнул белый прямоугольник и сложил вдвое.
Потом еще раз.
И еще.
И еще.
20
Фибрилляция
Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало шестнадцать двадцать.
Буквально минуту назад я сообразил, что уже знаю: зимнее время в Польше — центральноевропейское.
Я подошел к окну своей квартиры на втором этаже невысокого дома на улице Генрика Семирадского, художника, который сто лет назад на огромном холсте — самом большом занавесе театральной Европы — рисовал, как Вдохновение объединяет Красоту с Истиной.
На дворе уже стемнело, но стройку напротив освещали люминесцентные фонари. В их резком свете, между голыми ветвями грецкого ореха, где ранним утром еще маячила белая фигура Божьей Матери, повернутая ко мне спиной, я увидел пустой постамент из серого камня. Статуи не было.
Рабочий в черном комбинезоне и черном шлеме с прорезями для глаз, носа и рта, стоя по пояс в глубокой яме, размеренными движениями выкидывал наверх землю.
— Вира! Ви-и-ира! — знакомый голос с крыши отчаянно призывал лифт.
«Путь вверх и вниз один и тот же», — вспомнился мне афоризм Гераклита Эфесского.
Уже добрых четверть часа что-то меня тревожило. Врожденный порок сердца давал о себе знать. Перебои повторялись с равными промежутками, нарушая сердечный ритм. Неужели опять не хватает калия?
Б-л, б-л, б-л… — у старого дома напротив висленский песок, поливаемый водой, смешивался с портландским цементом; если бы бетономешалка работала как мое сердце, барабан каждые десять секунд совершал бы дополнительный оборот:
б-л, б-л, б-ла-лал;
б-л, б-л, б-ла-лал;
б-л, б-л, б-ла-лал…
В прихожей зазвонил домофон.
— Да, слушаю, — сказал я.
— Добрый вечер, — хором произнесли два голоса, показавшиеся мне знакомыми.
— Добрый вечер. Слушаю вас.
— Вы бы не могли нас впустить? Мы к вам с радостной вестью. Близится…
— Простите, я сейчас не могу разговаривать.
— Может, нам прийти попозже? — свидетели Иеговы не сдавались.
— Простите, — повторил я, — я правда не могу разговаривать.
Свидетелям Иеговы мне всегда трудно было дать решительный отпор — все-таки я похож на отца. Они, вероятно, это чувствовали и постоянно оставляли у меня под дверью свои журналы с цветными картинками, напоминающими иллюстрации к старым соцреалистическим романам.
Однажды, будучи в хорошем настроении, а может, из чистого любопытства я впустил свидетеля Иеговы в квартиру. Он сказал, что хочет поговорить о Священном Писании. В прихожей, прежде чем я успел ему помешать, он разулся, достал из портфеля домашние туфли со стоптанными задниками и надел их. Это совершенно вывело меня из равновесия. Я смотрел на его омерзительные тапки и полосатые носки, а он читал что-то из Библии.
Иегова в шлепанцах!
Я ходил по квартире и не мог найти себе места. В окне на третьем этаже дома напротив мелькнуло лицо женщины, парализованной после инсульта.
«Смерть высматривает, а у меня постирушка».
Я подошел к книжным полкам и поглядел на словари иностранных языков: «карманные», «малые», «большие». Всего их в доме было около полусотни. Я уже давно не заучивал новые слова, но те, которые успел выучить, не вылетели из памяти, прочно там угнездились, дожидаясь, пока я найду им применение.
der Aal — угорь
der Aar — орел
der Aas — падаль, мертвечина
— тихонько бубнил я.
Почему, хотя я так долго учил немецкий, английский, французский — не считая русского, который обязан был учить в школе, — ни на одном из этих языков я все еще не мог
В романе «Материнство» канадская писательница Шейла Хети неторопливо, пронзительно, искренне раскрывает перед читателем внутренний мир современной женщины. Что есть материнство – долг, призвание, необходимость? В какой момент приходит осознание, что ты готова стать матерью? Подобные вопросы вот уже не первый год одолевают героиню Шейлы Хети. Страх, неуверенность, давление со стороны друзей и знакомых… Роман «Материнство» – это многолетнее размышление о детях, творчестве, смысле и семье, изложенное затягивающе медитативным языком.
Роман Натали Азуле, удостоенный в 2015 году престижной Премии Медичи, заключает историю жизни великого трагика Жана Расина (1639–1699) в рамку современной истории любовного разрыва, превращая «школьного классика» в исповедника рассказчицы, ее «брата по несчастью».
Михаил Новиков (1957–2000) — автор, известный как литературный обозреватель газеты «Коммерсантъ». Окончил МИНХиГП и Литинститут. Погиб в автокатастрофе. Мало кто знал, читая книжные заметки Новикова в московской прессе, что он пишет изысканные, мастерски отточенные рассказы. При жизни писателя (и в течение более десяти лет после смерти) они не были должным образом прочитаны. Легкость его письма обманчива, в этой короткой прозе зачастую имеет значение не литературность, а что-то важное для понимания самой системы познаний человека, жившего почти здесь и сейчас, почти в этой стране.
Кто чем богат, тот тем и делится. И Ульяна, отправившись на поезде по маршруту Красноярск – Адлер, прочувствовала на себе правдивость этой истины. Всё дело – в яблоках. Присоединяйтесь, на всех хватит!
Сборник повестей и рассказов о любви, о сложности человеческих взаимоотношений.
В сборник известного туркменского писателя Ходжанепеса Меляева вошли два романа и повести. В романе «Лицо мужчины» повествуется о героических годах Великой Отечественной войны, трудовых буднях далекого аула, строительстве Каракумского канала. В романе «Беркуты Каракумов» дается широкая панорама современных преобразований в Туркмении. В повестях рассматриваются вопросы борьбы с моральными пережитками прошлого за формирование характера советского человека.
Войцех Кучок — поэт, прозаик, кинокритик, талантливый стилист и экспериментатор, самый молодой лауреат главной польской литературной премии «Нике»» (2004), полученной за роман «Дряньё» («Gnoj»).В центре произведения, названного «антибиографией» и соединившего черты мини-саги и психологического романа, — история мальчика, избиваемого и унижаемого отцом. Это роман о ненависти, насилии и любви в польской семье. Автор пытается выявить истоки бытового зла и оценить его страшное воздействие на сознание человека.
Анджей Стасюк — один из наиболее ярких авторов и, быть может, самая интригующая фигура в современной литературе Польши. Бунтарь-романтик, он бросил «злачную» столицу ради отшельнического уединения в глухой деревне.Книга «Дукля», куда включены одноименная повесть и несколько коротких зарисовок, — уникальный опыт метафизической интерпретации окружающего мира. То, о чем пишет автор, равно и его манера, может стать откровением для читателей, ждущих от литературы новых ощущений, а не только умело рассказанной истории или занимательного рассуждения.
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.