Все явное становиться тайным - [3]

Естественно, что половина ребят из старших классов влюблены в Натаху. Но, за что я ее уважаю, она никогда, ни-ког-да ни с кем не заигрывала, ни по кому не сохла и ни на какую вечеринку не ходила, если туда не приглашали и меня.

Натаха — внешне человек рассудительный, а я — взбалмошный (хотя на самом деле — все наоборот, это она так маскируется). Поэтому, когда я отпрашиваюсь на дискотеку или на концерт, мама первым делом интересуется: «А Наташа пойдет?» Это она, значит, уверена, что если Натаха со мной, то я ни в какую историю не попаду. Это, конечно, правильно, хотя слышать такие вещи иногда, честно говоря, бывает обидно.

Потом Натаха — четверочница, а я — троечница. Даже не знаю — переведут ли меня через год в десятый класс. Или в хабзайку («пэтэуху» по-нашему) сошлют…

Вот такие мы, ежики, разные звери.

Костик говорит, что мы, кроме всего прочего, редкий феномен, поскольку, по. его мнению, дружбы между девчонками не бывает и «быть не может по определению». Не знаю, какое определение он имеет в виду, но я Натаху считаю другом и, думаю, она меня — тоже.

Чуть не забыла рассказать, как я стала Ямахой, а Наташка — Янатахой.

Один раз к нам на дискотеку пришли ребята из соседней школы. Подошли познакомиться. Вообще-то меня Машей зовут, но меня вдруг потянуло пошутить. Ну я и брякнула:

— Я — Маха, а это — Натаха.

Но те ребята почему-то поняли, что это — кличка моя, по одной знаменитой японской фирме. Так я с тех пор и стала Ямахой, а Наташка — Янатахой…

Глава III ЯНATAXA

В тот день мы вышли с Ямахой на улицу без определенных целей, просто так пошляться. Двигались мы вдоль нашего дома: она — по бордюру на тротуаре, а я рядом по лужам шлепала. Делать нам было нечего, мы с тоской посматривали по сторонам на серые тучи, которые нависли над городом и чуть не цепляли ржавые крыши и покосившиеся, будто пьяные, телевизионные антенны; на серые панели домов с застекленными стиля «кто во что горазд» балконами; на чумазых ребятишек, которые гоняли друг за другом по грязи, как футболисты на картофельном поле. И — молчали. Вдруг из-за угла выскочила девчонка, которую мы обе хорошо знали. Ирка была красная, прическа на ней растрепалась, а куртка сбилась набок. Меня это, честно говоря, сразу удивило. Потому что Ирка проходит у нас под кодовой кличкой Манекенщица — всегда-то на ней все приглажено, макияж такой как надо, одежда с иголочки, ну а про прическу и говорить нечего, такое всегда было ощущение, что она каждое утро укладывается часа по три. Ну вот, идет Ирка к нам, а сама чуть не плачет. Я остановилась перед ней и спросила:

— Ир, ты чего, билет на Дэвида Копперфильда потеряла?

Она остановилась как вкопанная, смотрит на нас и будто не видит. А потом лицо ее стало сжиматься, губы поползли вниз, и она вдруг, прямо перед нами, разревелась:

— Девочки, ой, девочки, ой, что случилось! Мы с Ямахой подошли к ней ближе и стали

расспрашивать. Сначала думали, что пацаны ее побили или, может, куртку у нее сняли или кроссовки, но смотрим — вроде все на месте.

— Да что с тобой? — говорим. — Деньги, что ли, потеряла?

Она отвечает:

— Вы… Вы… моего брата Игорька не видели?

— Нет, — переглянулись мы с Ямахой. Потом мы посмотрели назад во двор и сказали: — Нет, твоего там не видать. У него ведь такая ярко-оранжевая куртка?

— Да, — всхлипнула Ирка, — куртка-то ярко-оранжевая, а где ж теперь его искать вместе с этой курткой?

— Да что ты, подумаешь, без спросу ушел гулять! Вернется, куда он денется, — небось, на стройку с пацанами умотал.

— Какая стройка, — размазала слезы Ирка по щекам. — Тут ко мне какой-то гад подошел и сказал, что они Игорька… они Игорька… В общем, сказали, что они позвонят мне и скажут, где он.

— Чушь какая-то, — удивились мы с Ямахой. — Что здесь, Чикаго, что ли, чтобы киднеппингом заниматься? Ну, пойдем к тебе домой — посмотрим, кто там позвонит.

Мы решительно зашагали к Иркиному подъезду, она набрала номер на кодовом замке, мы поднялись на четвертый этаж и вошли в квартиру.

Не успели мы разуться и снять куртки, как застрекотал телефон. Ирка побледнела, схватилась руками за голову и посмотрела на нас.

— Ну чего ты, — кивнула я. — Бери трубку, говори и постарайся поспокойнее.

Ирка подняла трубку:

— Алло!

Я наклонилась поближе к ней, чтобы слышать, о чем идет разговор.

— Ну, что делать будем? — послышалось с того конца провода. — Малец твой у нас. Застрял здесь надолго.

— Кто это? Кто это говорит? — закричала Ирка.

— Неважно, кто говорит! — сказал голос. — Важно, чтобы ты нас слушалась, и тогда все будет в порядке. Усекла?

— П-поняла, — сразу перешла Ирка с крика на шепот. — А где он? Что с ним?

— С ним все в порядке. А теперь слушай внимательно, только не делай никаких записей и не вздумай обращаться в милицию. А то твоему мальцу, в общем…

И в этой нависшей паузе я почувствовала что-то очень злое.

— В общем, не будет больше твоего мальца. Усекла? Теперь слушай. Твой отец, когда последний раз ездил в командировку, привез с собой десять тысяч долларов. Налом. Спрятал, видать, где-то в квартире. Срок у тебя — трое суток. Найди эти баксы. По истечении трех суток мы позвоним и скажем, где ты сможешь обменять деньги на своего братишку. Все ясно тебе? Ирка растерянно молчала.