Все-все-все и Мураками - [20]

— Может, и круче, а он — мощней.

— Он вообще хиляк, я ему рожу его японскую еще намордасю, этому пидору.

— Лучше не надо, тебе боком выйдет.

— Ему раком выскочит. И давно это все продолжается?

— Что — это?

— Мутатень эта — давно у них?

— Я даже не знаю, что ты имеешь в виду?

— Он что, Анжелке голову дурит?

— Почему дурит? Там, может, что-либо и серьезное выйдет. Вот уж никогда бы не подумала, что тебя это может так взволновать.

— Да, собственно говоря, не больно хотелось, чтобы Анжелка влипла в какое-нибудь дерьмо.

— Это у тебя зависть к успешному писателю или как?

— Ты что, не видишь, что нет ничего совсем в нем? Там пустота и пошлость… этот лоск европейский… да еще внешность… бурятская.

— Да, серьезная лютая зависть у тебя прослеживается.

Я это все говорю и смотрю на Полюшко. И у меня возникает состояние негодования и просто гадкой какой-то безысходности. Я так начинаю думать: все-таки мужики — невыносимые люди. Вот, казалось бы, ну что Полюшко до Анжелки и до Мураками? Он, ви— дите ли, не хочет, чтобы она вляпалась, ну надо же?!

До сегодняшнего дня ему на нее плевать было с высокой горы: что она корячится, работает, Витьку тянет. Но как только дело касается творческих амбиций, тут — упаси боже, вдруг на горизонте появится соперник? Вот оно, обостренное чувство собственного «я». Плевать на всех, хоть трава не расти.

Встретила Анжелка-невезуха принца наконец настоящего. Что у него, нет своего творческого «я», что ли? Так он вон как себя достойно ведет — притащился в этот зверюшник, Витькины теории слушает, смотрит на все это, шампанского принес, все по-людски. Нет уж, нет, у нас с Анжелкой все теперь по-другому будет. Она — с Мураками, я — с Гюнтером. Будем себя женщинами ощущать, без всяких этих творческих «я», без глупостей, без нищеты. Вот у нас все как синхронно с ней сложилось. Это не случайно. Потом, у меня Митька есть, а у Анжелки — никого. Витьку и психов творческих я в расчет не беру. Это все очень быстро как-то прокрутилось у меня в голове, и я выдала:

— Видишь ли, Даниил, обстоятельства складываются так, что у Анжелки наконец-то, как мне кажется, появился человек, который сможет о ней позаботиться.

— Наконец-то! Появился! — он прямо заорал на меня. — Наконе-е-ец-то! Что ты понимаешь?! Что ты можешь понимать?.. А еще художница… да ты просто обывательская штучка… Что, коль у него есть деньги, надо срочно запродаться и плюнуть на все?!

— Что значит — плюнуть на все, на что ей надо плевать?

— На чувство собственного достоинства.

— Почему ты думаешь, что чувство собственного достоинства бывает только в нищете, в беспомощности, в говне, одним словом?

— Она не должна так прогибаться перед этим ничтожеством!

— Во-первых, Мураками не ничтожество, во-вторых, никто и не прогибается, в-третьих, ей зато хорошо.

— Не будет ей хорошо с этим япошкой.

— Да: и ей, и мне должно быть хорошо лишь оттого, что мы имеем возможность общаться с вами, и только на ваши темы, и даже не общаться, а — спасибо, позволили! — хотя бы присутствовать при вашем с Витей общении. Наше мнение никого никогда почему-то не интересовало.

— Язык у тебя ядовитый. Ты лучше свои проблемки решай и не лезь туда, куда тебя не зовут.

— Анжелка — моя подруга, и она как раз сама меня звала, а вас, господин Полюшко, по-моему, сюда вот как раз никто и не звал. Может, вам поскитаться где-нибудь в другом месте?

У нас все так накалилось. Мне даже показалось, что он меня сейчас ударит. Но тут дверь распахнулась, и на площадку вышли Анжелка с Мураками.

Мураками — чисто за компанию, он не курил. Это было кстати и вовремя, а то у нас с Полюшко могла и драка случиться. Полюшко заткнулся. Мураками с ходу начал нахваливать Витькину теорию: типа так интересно, очень свежо и в данной ситуации очень даже актуально. Сам, мол, этой проблемой увлекаюсь, конечно, мол, не в физическом плане, а чисто, мол, в философском. А с физической точки зрения — это да, это сейчас необходимо, и на Анжелку смотрит многозначительно. Та кивает — да, да.

Полюшко говорит:

— Я по-английски не понимаю, рылом не вышел.

Анжелка начала ему все пересказывать, тот ухмыляется:

— Как вы спелись быстро, — говорит, — ну просто парочка — гусь с гагарочкой.

Мураками не понимает, я ему этого не перевожу, думаю: надо, скорей надо сменить тему. А он — умный, чувствительный, молодец, — у Полюшка спрашивает:

— Чем вы, Даниил, занимаетесь? (Анжелка взялась переводить. Я молчу, наблюдаю.)

— Я поэзией занимаюсь, прозой, пишу тексты.

— А какая тематика?

— Жизнь после смерти.

— Вот так-так! И вы тоже? Я уже написал два романа на эту тему.

— Наш пострел везде поспел. (Это Анжелка не перевела.)

— А концепция?

— Дуракам работы не показывают и не рассказывают. (Тоже без перевода.)

— Я не понял… Анжела, видимо, это трудно перевести?

— Понимать тут нечего, на той стороне — жизнь в тишине.

— И я о том же писал, и знаете, самое интересное, это удивительным образом соприкасается с теорией Виктора. У меня в романе был мистический камень, где переход в другой мир, а у Виктора — пуговица. Я думаю, что это намного реальнее, чем может показаться на первый взгляд.

— Я приехал из Питера, вхожу. Витька мне про пуговицу… я очумел… потому что сам всю дорогу об этом думал… но я не так думал… А он мне просто глаза раскрыл, все точно рассчитал, блин… гений!