Все-все-все и Мураками - [13]

Говорит:

— Митя, мне тут одна моя пациентка диск очень хороший принесла. Музыка барокко, певец мировой известности — Бювалда. Я тебе дам, если хочешь…

Митька ей с ходу:

— Я барокко терпеть не могу. Не музыка это, скукотка. Я романтизм люблю, мне Бювалды не надо ни в каком виде, разве только вот Кустикоff любит орать вместе с контр-тенорами и мама иногда…

Все-таки плохой я воспитатель, все-таки есть у меня педагогические недоработки. Вот сын родной просто хамит людям, подруг моих просто ни в грош не ставит, барокко не любит… Как я до такого довела? Мало внимания, наверное… Хотя барокко вроде каждый день… Может, переел? Романтизм, конечно, романтизмом, но барокко не любить — это ж ужас какой-то. А что тогда любить? Нет, романтизма, понятно, никто не отменял, но без барокко-то куда? Как жить?

Я вот что скажу, вот, например, животные. Они же к природе, к чистоте, ко всему такому страх как чувствительны. Митька правильно сказал про Кусти. Вон он на стуле лежит и романтизм слушает типа — Шумана или кого еще… Лежит на стуле спокойно так, даже не разберешь — спит или слушает. Но если Альфред Дэллер или Рене Якобс поют, а особенно если Перголези или Вивальди — «Глории», то Кусти сразу на спинку ляжет, лапки подожмет, попискивать начнет… Порой даже на пол швырнется, покатается… Настоящий экстаз! А вы говорите — романтизм. Животные все понимают, тут уж и спорить нечего. У Митьки это юношеское, максималистическое. Я думаю, пройдет.

Анжелке говорю:

— Ты Бювалду обязательно принеси. Мы с Кусти обожаем, а Митька мал еще, пусть Бетховена слушает. Потом, с возрастом придет… Нас еще будет вспоминать, говорить: дурак был…

Анжелка засобиралась домой. Вечером, говорит, созвонимся. Я занялась наггетсами для Митьки. Кустикоff увлекся поеданием шариков для кастрированных котов.

Мысли мои все время крутились на тему рассказа Анжелки. Конечно, меня жутко интересовало продолжение истории. Что еще ее так поразило? И вообще мысли мои были не веселые, не хорошие, не добрые такие мысли. С одной стороны, я была рада за Анжелку: чудо есть чудо. Вот, пожалуйста, простая девушка с неблагополучной судьбой вдруг встречает наконец героя. Сказки «Дядюшки Примуса», скажете? А вдруг? Все-таки откуда-то ведь они берутся, эти сказки? Может, когда-то что-то подобное и впрямь случалось? Может, правда, что кто-нибудь потом жил долго и счастливо? И, конечно, мне было обидно, что ничего подобного не случилось со мной. По-женски так обидно. Конечно, хотелось и себе сказки, чисто по-женски. Но умом я понимала, что не с моим туда счастьем. Нехорошее это чувство — зависть. Тут я нового ничего не могу сказать, что тут скажешь? Но иногда приходит ведь.

С другой стороны. Хотя с другой стороны — то же самое: плохо, и все. Я помыла посуду.

Вспомнилась тетя Дези с Пером Гюнтом и Борей. Книжку она мне его как-то показывала — маленькая такая, синенькая. Как его фамилия? Тунин? Нет, Турин, по-моему. Да, Турин Борис, вроде так. Надо у тети Дези спросить при случае. Да, там совсем плохо, совсем, совсем. Вся жизнь прошла, так сказать, а что я? Глупости это. Внезапно навалилась усталость. Вопреки правилам решила немного поспать днем, после обеда. Митька у себя в комнате слушал третью Брамса: пам-парам-пам-папам, пам-парам-пам-папам, пам-папампам-парра-рампапам-пам-пампам-пам…

Под эту музыку я и провалилась в непонятку.

Глава 8 «И снился мне не рокот космодрома…»

Мне странный сон привиделся.

Чудной такой и странный.

Лесок холодный осенью,

Безлюдная поляна.

По небу серо-серому

Ползли из ваты тучи.

На елочках мохеровых

Ерошились колючки.

За лесом и поляною

Стояла деревенька,

Избушки криво-пьяные

С щербатыми ступеньками.

Окошки темно-грязные —

Ни ставень, ни занавесок,

И крыши несуразные

Из ветоши и веток.

Сидел у дома дяденька.

К нему я подлетела.

Сама воздушна, гладенька,

Как будто бы без тела.

Глаза у дяди сереньки,

В них плыли облачка.

— Что делаешь? — спросила я.

— Сижу я здесь пока.

— Зачем сидишь здесь, старенький? —

Спросила я его.

— Сижу, и все, и ладненько.

И больше — ничего.

— Давно сидишь здесь, бедненький?

А он мне отвечал:

— Всегда сижу тут, милая,

Здесь тусклый мой причал.

— Но здесь не видно солнышка,

Тут не цветут сады.

— Ошибка вышла, деточка,

Я вышел до звезды,

Во тьме дорогу спутал я.

Теперь сижу я здесь.

А ты-то кто, откуда ты?

— Я — радостная весть.

Над лесом пролетала я,

Смотрю, внизу блестит —

У елочек, у маленьких, —

Как будто лазурит.

Увидела и думаю: пора лететь сюда.

Там, в ельнике у озера

Лежит твоя звезда.

Сказала это дядечке,

Смотрю — его уж нет.

…И вдруг сама растаяла

И превратилась в свет.

На этих словах я проснулась.

Вскочила с дивана и быстро записала стишок.

— Странно и удивительно, — вслух бормотала я. — Никогда ничего подобного не слышала и не видела во сне. Что бы это могло значить? К чему бы это? Форма стишка какая-то, прямо скажем… а содержание — тоже, прямо скажем… что это? Наверное, вещие сны и приходят вот так к людям — в форме детских стишков или песенок: чтобы легче усвоить материал, чтобы не перегружать мозг и не сойти с ума. Или так сходят с ума? Наверное, на меня так подействовали сегодняшние события и рассказы. Какая я все-таки восприимчивая натура. Надо разложить все по полкам.