Все впереди - [4]

2

Почему раньше не замечалась эта медлительность? Трап двигался к самолету, как черепаха, стюардессы, казалось, еле переставляют ноги. Пограничники и те никуда не спешили. Но особенно долго пришлось ждать чемоданов. Отечественная неразбериха то тут, то там кидалась в глаза. Парижский рейс перепутался с брюссельским, две разнородные толпы слились воедино. «Многие „парижане“ уже никогда не увидят друг друга», — подумалось московскому наркологу Иванову, когда он встал в очередь к паспортному контролю. Итак, первая очередь. Первый толчок. Наконец, первые фразеологические единицы. «Ну и не возникай!» — твердо произнес верзила в бобровой шапке. Фраза была адресована бритому профессору. Стремясь к порядку около багажного эскалатора, профессор вступил было в пререкания, но от этого «не возникай!» сразу лишился дара речи.

«Наверное, гидростроитель, — подумал Иванов про верзилу. — Строит каналы для бедных дехкан. Только зачем весной он водрузил на свою тупую голову бобровую шапку?» Профессора было жаль, но нарколог ничем не мог подбодрить его…

В Авиньоне Иванова поместили в одном номере с профессором. Дяденька, конечно, храпел, но вполне умеренно. Соседи в общем-то были довольны друг другом и на экскурсиях, старательно пытаясь постичь начатки Витрувия, садились вместе, поближе к гиду.

— Обратите внимание, — всегда одинаково начинал мсье Мирский. — Слева от нас типичный образец функциональной архитектуры.

Образцы менялись то на позднюю готику, то на раннюю. Больше он ничего не рассказывал.

Другая компания обосновалась в дальнем углу автобуса, и там никто не слушал про архитектуру. В центре обычно усаживались две супружеские четы, маленькая домовитая женщина со своим стареньким ФЭДом, строгая переводчица и парень с ЗИЛа. Иванов все время боялся, что они вот-вот затянут «Подмосковные вечера». В университетском городе Экс такая попытка была, но хор не состоялся из-за лозунга, начертанного пульверизатором на бетонном откосе. С помощью латыни Иванов управился с переводом без переводчиков: «Молодость минус революция равняется национализму». Итак: М — Р = Н. А чему же будет равна молодость? Н+Р, что ли? Что-то в этом уравнении было не то. Иванов хотел поделиться своими сомнениями с бритым профессором, но тому было не до алгебры.

— Дорогой мой, это для нас этап, и давно прошедший, — убеждал он молодого зиловца. — Они тоже придут к коллективным формам, ни одна страна этого не избежит. Вы посмотрите, какие клочки! Тут же на тракторе не развернуться.

— А чего ж мы пшеницу-то у них покупаем? — не сдавался зиловец.

— Товарищи, обратите внимание, — кричал в микрофон гид, но его никто не хотел слушать. — О-ля-ля, — сказал тогда мсье и положил микрофон.

Иногда Иванов тайком, коротко смотрел в сторону Любови Викторовны Медведевой. Ее окружали те же люди: лысый журналист в светлом костюме, без галстука и, конечно же, Михаил Бриш, о котором нарколог так много слышал от Зуева, своего шурина. «Кажется, окончил Бауманский. Или МФТИ вместе с Медведевым? — думал нарколог. — Но она-то… Нет, неужели она забыла Иванова? Явно не помнит, иначе кивнула, поздоровалась бы. Что ж, если она и сейчас не узнала его, значит, она просто его забыла. А может, никогда и не запоминала. С какой стати? Она не обязана запоминать всех приятелей мужа. На свадьбе было человек семьдесят. Ничего не значащая фамилия, совершенно банальная физиономия. Медведев, видимо, не очень и хвастается перед женой своими друзьями. Это что, плохо? Но, во-первых, откуда ты взял, что ты ему друг? Может, он вовсе и не считает тебя своим другом…» Да, Иванов прекрасно помнил свадьбу Медведевых. Сестра Валя до сих пор не могла простить ему эту свадьбу, словно это он стал виновником медведевского отказа. Собственно, она-то и познакомила его с Медведевым. Тогда Валя уже готовилась к тому, чтобы покинуть родное гнездо и переехать на медведевский Разгуляй. Какое занятное название! Иванов бывал там несколько раз. Трехкомнатная квартира Медведевых почти всегда была заполнена звуками шопеновских мазурок и полонезов. Вначале Иванов был равнодушен к этим звукам. Куда больше волновал его — тоже всегдашний — запах печеного теста. Пироги у Медведевых пекли по всем праздникам. Может, как раз это обстоятельство и помешало Иванову стать медведевским шурином: сестра Валя питала какую-то особую неприязнь к званию домашней хозяйки. Стирка, уборка, кухонные и детские хлопоты и сейчас, когда она стала женой прапорщика, представляются ей верхом женского унижения. А ее музыкальные интересы не расширились дальше песенок Пугачевой. Не мудрено, что тогда Медведев неожиданно предпочел другую. Люба преподавала музыку, а Медведев всегда и во всех женщинах: улавливал в первую очередь свойства своей матери. Остальные свойства он замечал тоже, но всегда с запозданием и с некоторым недоумением…

Иванов изловил себя на предвзятости. Наверное, еще сказывалась родственная обида. Честно говоря, так и должно было произойти. Ведь ко всему этому Люба была еще и красива. Красота ее не была той красотой, с которой женщина из боязни утерять или чем-то испортить ходит как с хрупким драгоценным сосудом. Нет, Любина красота ничего не боялась, не оставляла свою хозяйку даже в самых неподходящих условиях. Лицо Любы Медведевой постоянно менялось. У этого лица имелось не два-три выражения, а великое множество. Иванов заметил это еще в день медведевской свадьбы…