Все впереди - [30]

Самые жуткие подозрения и предположения одно за другим возникали в медведевской голове. Ощущение внезапной беды не исчезало, а нарастало и прояснялось. Медведев погружался в отчаяние. И это она, его жена! Его Люба, мать Верчонка! Оказывается, она совсем не та! Совсем иная. Иная жена, иная Люба, то есть плохая. Чужая! Чужая, злая и вздорная баба… Но разве не такой же была она до сегодняшнего утра? Ясно: она была плохая всегда! Она притворялась хорошей. Верной женой и доброй матерью, притворялась, может, даже из страха перед ним или перед всеми другими. Порочность и заурядность… Неужели она такая же, каких большинство? Как яростно вступилась она за ту потаскушку, одно это говорит о ее порочности…

«Конечно, — размышлял он. — Это всегда было именно так, поездка за границу только проявила ее всегдашние, коренные свойства. Обычная заурядная баба… Ты восемь лет носился с писаной торбой…»

Медведеву хотелось взреветь от горя или же оказаться в состоянии сна, наваждения. И хотя открывшаяся реальность была для него невыносима, надежды на пробуждение от этой реальности у него не было. Он вспомнил про дочь, и все стало еще более омерзительным, еще более грозным.

Щелчок дверного замка довел его до взрывного и совершенно неуправляемого состояния. Он сидел в кресле в прежней позе с побелевшим, но с виду спокойным лицом.

— Дима, ты знаешь, кого я сейчас встретила?

Она всего на полсекунды остановилась у входа в его комнату, близоруко прищурилась и тут же вошла. Ее улыбка, вернее усмешка, показалась ему открытой, он не заметил в этой улыбке крохотного оттеночка снисхождения. Он смотрел на нее, и ощущение непоправимости тихо рассеивалось. Он даже не вникал в ее веселую, такую отрадную для него болтовню о будущей учительнице их дочери. Она провела своей мягкой нежной ладонью по его жесткой колючей скуле и сказала, слегка заикаясь:

— П-позвони маме. Ты ведь не возражаешь, если мы поедем туда?

«Может, это и есть женская логика? То есть никакой такой логики… Жди все что угодно, — думал Медведев. — Словно ничего не произошло… А что же, собственно, произошло?»

— Ну, Дым, хватит, Я постараюсь, чтобы она не ездила к нам.

— Дело не в ней.

— А в ком?

— В тебе.

— Дима, чего ты хочешь?

— Только искренности.

— Я с тобой совершенно искренна.

— Это неправда. Ты не искренна. Я вижу.

— За что ты меня мучаешь?

— Извини, я не хочу тебя даже обидеть. Но я перестал верить тебе, черт возьми! Я вижу, что ты скрываешь от меня что-то. Разве не так? Ну, скажи, разве не так?

Он едва ли не в ярости тряхнул ее за плечи. Он глядел ей в глаза, но она отводила взгляд, стыдясь собственных слез.

— Люба! Ну, погляди на меня! Может, я не прав? Говори же! Прав я или нет?

— Не кричи на меня! — блеснула она глазами, но не слезным, а другим, совсем другим блеском. — Кто я тебе? Ты тоже не всегда говоришь все, но я ведь не лезу к тебе с кулаками.

Медведев сдавленно произнес:

— Тоже не все?.. Значит, ты… ты и впрямь не откровенна со мной.

— Чего ты ловишь меня на слове? — с еще большей злостью воскликнула Люба. — Да! Я не все тебе рассказываю! Ты доволен теперь?

Она хлопнула дверью и заперлась в ванной. Никогда еще он не видел ее такой, он даже не допускал, что она может такой быть. Но мысль о том, что она что-то скрывает, была еще мучительнее.

Люба появилась вся в слезах, и ему снова стало жалко ее.

— Прости, Люба! Я не в себе…

Она стояла, отвернувшись к окну и всхлипывая.

— Извини, — повторил он.

«Все-таки, смотрела ли ты в Париже эту мерзость?» — вновь возник и по-змеиному шевельнулся этот вопрос. Но Медведев придушил этого гаденыша силой своей незаурядной воли. Он смотрел на нее, стараясь понять тайну женского поведения. И ему почему-то становилось досадно, что разговор завершился так просто и так банально. Еще он боялся сам себя, не хотел признаться, что все дело в этих гнусных фильмах. Сама мысль о том, что дело именно в этом, представлялась ему бесконечно низкой, отвратительной, оскорбляющей его и ее.

— Хорошо! — он вскочил с кресла, обнял ее, чмокнул в висок и по-всегдашнему замычал, подражая Шаляпину. — Едем в Пахру.

В ту же минуту позвонила Зинаида Витальевна. Она ледяным голосом попросила к телефону Любу. Оказалось, что они с Верой уже собрались в Москву автобусом. Следующий звонок был от Бриша, затем позвонил Грузь. Этот слезно просил разрешить поухаживать за «Аксюткой» в свои выходные дни.

— Нет. Не разрешаю, — сказал Медведев. — Ей хватит и пяти дней в неделю. Читай лучше газету. Ты ведь любишь «Литературку»? Причащает и исповедует. Организует службу знакомств, пропагандирует культурное питие. Уникальнейший орган, не правда ли?

Грузь поздравил с очередным праздником и положил трубку.

Жизнь как будто снова наладилась. Надолго ли? Медведев чувствовал, что его в чем-то обманывают.

Опять зазвонил телефон.

— Люба, возьми, пожалуйста, трубку! Это тебе!..

Он был убежден, что звонила Наталья. И не ошибся. Выходит, он и впрямь научился угадывать будущее… Хотя и самое ближайшее, но все-таки будущее. И сейчас, когда Люба, прибежавшая из кухни, болтала с Натальей, тягостная, может быть, непосильная тяжесть ближнего будущего ясно обозначилась для него. «Она просто мне неверна, — четко и отстраненно подумал Медведев. — Это было уже, или будет, какая разница?»