Все в твоих руках - [48]

Сева лежал, с достоинством принимал хлопоты Ирмы, и занимался самокопанием. Он чувствовал: в нем что-то изменилось. Но что, и почему?..

XI. Поворотный момент

1

Всеволод решил, наконец, осуществить все время откладываемый визит к Арнольду Адольфовичу.

— К Велеречеву? — переспросил Егорыч, когда Сева проинформировал его, что собирается пойти в «сорок седьмую».

Стажеру показалось, будто шеф не одобряет его намерения, а потому тут же уточнил:

— Или не надо?

— Отчего же, сходи. Знаешь, где он сидит?

Вопрос звучал бы, вероятно, двусмысленно, но только не в устах Солнцева. Не так давно Сева был свидетелем пикировки шефа с представителем некой фирмы из Нижнего Тагила: тот съехидничал, мол, «сидеть» не нужно совсем, мол, не «садитесь», а «присаживайтесь», и так далее. Солнцев с простецкой улыбкой тут же рассказал историю о знакомом человеке, чей прапрадедушка здесь, в Соловейске, сидел при царе Алексее Михайловиче Романове воеводой…

— Да. Арнольд Адольфович объяснил, как его найти.

Сева замялся. Формально добро было получено, но осталось ощущение, что встреча с Велеречевым Егорычем не приветствуется. Молодой специалист принялся оправдываться:

— Я на субботнике был, помните? Когда возвращались, Арнольд Адольфович рассказал про александриты, вот я и поинтересовался насчет философского камня. Он тоже, вроде как… драгоценный.

— Ну, и…

— Адольфович предложил поговорить у него в кабинете.

— Про меня спрашивал?

— Кажется… Хотя нет, он спросил, не у вас ли я работаю, и всё.

— Понятно.

Егорыч вздохнул, как человек, которому предстоит совершить что-то важное сию минуту. Глубоко и энергично. Словно тяжелоатлет перед выходом на помост.

— Давай. Сходи. Не упускай ничего, никаких нюансов. Чует мое сердце, что эта встреча может оказаться очень важной.

— В чем?

— Ох, Сева, не скажу. Знай мы все заранее, какой унылой бы стала наша жизнь… Заметь: мы даже книгу любимую перечитываем потому, что забыли какие-то моменты. Или, приобретя новый жизненный опыт, надеемся обнаружить там новые черты и грани. А твоя, Сева, какая книга любимая?

«Какая моя любимая книга?», — подумал Юрин. Ему внезапно захотелось изречь нечто необычное, значительное, такое, что осталось бы в веках, что-то типа «та, которую я когда-нибудь напишу». Чуть было не ляпнул глупость — вовремя спохватился. Стушевался и произнес тривиальное:

— «Мастер и Маргарита».

Шеф состроил кислую мину, но на словах одобрил:

— Хорошая книга. Перечитай на досуге. А пока ступай Сева, ты же в столовую собирался?

И верно, пора.

Институтская столовая работала два раза в день: с восьми до девяти, и с одиннадцати до двух. Сева случайно обнаружил, что тут можно завтракать. Вначале обрадовался, но вскоре разочаровался.

Во-первых, утреннее меню не отличалось разнообразием. Каша-хлеб-масло-какао/чай. Всё, больше ничего. Причем каша манная или овсяная. Любимой Севиной пшенной, увы, не делали.

Во-вторых, по утрам в столовой царила угнетающая атмосфера. Народу завтракало мало, и подпотолочные лампы, из экономии, включали только в одном месте зала. Остальная часть помещения оказывалась лишь чуть освещенной слабым утренним светом, проникающим сквозь запылённые тюлевые шторы, отчего создавалось ощущение, что находишься в склепе или, по меньшей мере, в морге. Сумрачные лица окружающих только усиливали чувство пребывания где-то «там». Утро — тяжелая, не радостная пора. А тут еще и особый контингент: не от хорошей жизни люди пришли завтракать в столовую. Исключения бывали. Но, как знать, может, лучше бы их не было?

Однажды утром Сева встретил там Солнцева, и с тех пор в институтской столовой не завтракал. От обиды. На самого себя, а не на шефа.

Получилось что, встретив Михаила Егоровича, Сева стал вести себя завсегдатаем. Как же, он тут почитай, целый месяц кормится, а Солнцев впервые появился. И Сева от чистого сердца принялся жаловаться: и свет здесь мрачноватый, и кашей пшенной давно не угощался, и…. И когда они с шефом сели за стол, начались волшебные превращения. Каша оказалась пшенной. В стакане не какао, а кофе с молоком. Свет… Да при чем тут свет?! Вся столовая незаметно трансформировалась в открытую веранду, залитую лучами нежаркого утреннего солнца, пропитанную ароматами соснового бора, наполненную звуками просыпающейся природы. Вокруг счастливые, улыбчивые лица.

Солнцев деловито терзал ножом и вилкой кровяной бифштекс.

— Михаил Егорыч, — наклонившись через стол, прошептал Сева, — что происходит?

— Ты о чем, Сева? Если про кофе и пшенную кашу, то это подарок от меня. Не стоит благодарить, такой пустяк, право… Мне неловко стало перед тобой: все наши (но только здесь, в этой столовой), могут самостоятельно менять еду, как кому нравится (за отдельную плату), а что касается остального… Это не мое. Прежде тебе казались окружающие люди угрюмыми? Так вот: все что ты сейчас видишь — реальность для одного из завтракающих. Знаешь ли, волшебником быть приятно, иногда.

С тех пор Сева, тыча вилкой в слипшиеся макароны, ощущал себя человеком второго сорта: знал, что в это же время сосед по столу наворачивает на вилку настоящие миланские спагетти. Потому и старался обедать, когда рядом как можно меньше институтских, без пятнадцати двенадцать.