Все в прошлом - [4]

Каждая глава состоит из введения и историографической части, отвечающих за «теорию» в названии этой книги, а также обзора, где авторы показывают возможности и способы анализа конкретных практик публичной истории. Кроме того, главы снабжены списками литературы для продвинутого чтения, которые будут полезны читателям, желающим углубиться в конкретную тему.

Публичная история родилась вследствие общественного интереса к переосмыслению прошлого, а также в результате влияния новой социальной истории, вернувшей в науку живого человека. Ее развитие в англоязычном мире, с одной стороны, стало итогом обновления системы координат научного познания, а с другой — способствовало дальнейшему развитию этой системы. Постепенный отказ от застывшего «объективного» и «истинного» знания позволил академическим историкам выйти из своей башни из слоновой кости к людям, а исторической науке — осознать влияние настоящего на методы и структуры производства исторического знания. Мы очень надеемся, что утверждение публичной истории в русскоязычном пространстве будет способствовать подобным переменам и в отечественной науке, все еще запертой в своей обособленной реальности, как языковой, так и институциональной.

Если эта книга станет мостом между активно и успешно развивающимися общественными проектами, посвященными прошлому, и академическим миром, наша задача-максимум будет выполнена. Мы благодарим вас за интерес и желаем приятного — и познавательного — чтения.

Жить в прошлом

Юлия Лайус Окружающая среда

Дипеш Чакрабарти, один из самых известных историков, работающих в области постколониальных исследований и глобальной экологической истории, в своей недавней публикации подчеркивает новую роль музеев в эпоху антропоцена — конструировать обновленную историю человечества, в которой «естественная» история, история «цивилизаций» и «технологическая» история были бы не просто объединены, но перемешаны [17]. Это утверждение основано на новом понимании истории, которое помещает в центр понятие антропоцена как новой геологической эпохи. В эту эпоху человек, используя созданные им технологии, становится главным источником изменений окружающей среды, в том числе глобального климатического кризиса [18]. Опора на концепцию антропоцена приводит к тому, что «сегодня» человеческой истории оказывается связанным, переплетенным с «сегодня» геологического времени, и это то новое, чего никогда ранее не случалось ни в самой истории человечества, ни в ее описании и репрезентации.

История взаимоотношений человека и природы — экологическая история — может быть написана с двух разных ракурсов. Можно считать человеческую историю особой частью естественной истории, сплетать их вместе. Концепция антропоцена подчеркивает, что сближение, переплетение этих двух «историй» после длительного периода их принципиального разделения особенно важно в условиях экологического кризиса. С другой точки зрения, глубокий методологический смысл имеет расщепление понятия природы на собственно природу и окружающую среду. В этом я опираюсь на работы Сверкера Сорлина и Пола Ворда с их концепцией окружающей среды, в которую под воздействием человека превращается природа. Природа в их понимании находится вне истории, и, как только она попадает под воздействие человека, сплетается с человеческой историей и начинает пониматься исторически, она полностью превращается в окружающую среду [19]. Именно процесс превращения природы при помощи технологий в окружающую среду (process of environing) [20], собственно, и является главным предметом экологической истории.

Природа вне истории представлена в публичном пространстве в первую очередь в естественно-научных музеях: зоологических, геологических, палеонтологических. Основными экспонатами таких музеев являются «объекты природы»: камни, кости, червяки в стеклянных банках, чучела и муляжи. Если они располагаются по отдельности, то их объединением, общим нарративом служит научная классификация или процесс эволюции (в пост-дарвиновские времена это практически совпадающие нарративы). Еще одним объединяющим нарративом может быть география, которая особенно мощно вторгается в те части музея, где природные объекты объединяются в диорамы: животные в естественной среде обитания, окруженные деревьями, камнями, нарисованной водой и небом, то есть вписанные в географический ландшафт. Людей на таких диорамах, как правило, нет, то есть природа представлена в своем так называемом первозданном состоянии. Таким образом музеи транслируют зрителю представление о том, что существует идеальная дикая природа (wilderness), не тронутая человеком и не втянутая им в историю. Парадоксально, но вместе с тем симптоматично то, что для конструирования этого образа нетронутой дикой природы в музеях используются мертвые — как правило, убитые именно человеком — природные объекты: чучела, засушенные растения, муляжи. Традиция такого представления природы насчитывает несколько столетий и передана нам еще кабинетами редкостей раннего Нового времени. Такое представление природы чаще всего встречается в музеях несмотря на то, что еще первое поколение экологических историков убедительно показало, что дикая природа существует в первую очередь в представлениях людей как социальный конструкт