Все та же старая история: Корни антиирландского расизма - [14]

Вначале сельскохозяйственные рабочие в Карибском регионе доставлялись из Европы: ссыльные, осужденные и кабальные рабочие из Ирландии, Шотландии и самой Англии. Но в конце 17 века система белой рабочей сила была разрушена. Белых обычно освобождали через 3-10 лет и давали им участок земли, но по мере роста плантаций, поглощавших все пригодные земли, «белых бедняков»  оставили ни с чем. Плантаторы все больше использовали новый источник рабсилы — африканских рабов, остававшихся рабами пожизненно.

В 18 веке развитие плантаций на Карибах и в Америке способствовало росту работорговли, около 60 000 африканцев перевозили через океан каждый год. Англий стала крупнейшим государством-рабовладельцем в Европе, получая огромные прибыли от «торгового треугольника»: промышленные товары везли в Африку в обмен за пленных африканцев, которых отправляли в Вест-Индию (Америку — пер.) и меняли на сырье и продовольственные продукты.

Почти невообразимый ужас

Рабы, в отличие от многих других обществ (речь идет о так называемом «традиционном рабстве»  до начала массового производства — пер.), не имели никаких прав и считались вещами. Их объявляли к продаже наряду с лошадьми и другими товарами. Олауда Эквиано, украденный из родного дома в Нигерии в возрасте 11 лет и привезенный в Вест-Индию, ставший со временем лидером черной общины Британии, вспоминает кошмарный «средний переход»  из Африки на Карибы.

«Меня скоро поместили в трюм, где меня встретила такая вонь, какой я никогда в жизни не встречал: так что там, среди этой невыносимой вони и воплей, я почувствовал себя таким больным и несчастным, что не смог ничего слышать, и потерял малейшее желание есть. Я ждал только последнего друга — смерть, которая освободила бы меня…

Я никогда не встречал такой жестокости среди людей, и не только по отношению к нам, чернокожим, но и к некоторым белым…

Ужасное положение ухудшалось ссадинами от цепей, ставшими нетерпимыми и грязью сточных труб, в которые часто попадали дети. Вопли женщин и стоны умирающих превращали весь этот ужас во что-то почти невообразимое».

Европейцы оправдывали свое варварство ставя все с ног на голову, утверждая, что они «цивилизованные», а африканцы — «дикари». Первых европейских путешественников поражало величие африканских цивилизаций. Голландцы, посетившие западноафриканский город Бенин в начале 18 века, сообщают: «Это огромный город. Входя в него, попадаешь на широкую улицу, не мощенную, в 7–8 раз шире улицы Вармус в Амстердаме… Королевский дворец — группа зданий, занимающих площадь, равную площади города Гарлема… Там находятся многочисленные квартиры министров и прекрасные галереи, большинство такой же величины, что на Бирже в Амстердаме… Их подпирают деревянные колонны, окованные медью, на которых изображены их победы, и которые поддерживаются в образцовой чистоте. В горде тридцать главных улиц, очень прямых, шириной около 36 метров, не считая бесчисленных маленьких улиц. Дома стоят близко друг к другу, в образцовом порядке. Эти люди моют и чистят свои дома так хорошо, что они сияют, как зеркало». (напомню, это пишут голландцы, славящиеся своей чистоплотностью — пер.)

Но такая картина Африки не годилась для работорговли.

Англичане обзывали африканцев словами, подобными тем, что они использовали для ирландцев, но еще более гнусными. Ирландцев презирали за их «второсортное»  христианство, но африканцы были даже не христиане, а «язычники». И африканские обычаи представляли как даже более «варварские», чем ирландские. Более того, африканцы были темнокожими — и черный цвет вызывал крайне негативные ассоциации в традиции белых христиан-европейцев.

Философ 18 века Дэвид Хьюм, писавший с таким высокомерием об ирландцах, также клеветал на африканцев. В позорно известном примечании к эссе «О национальных характерах»  он писал: «Я подозреваю, что негры и в целом все другие виды людей (потому, что всего есть четыре или пять разных сортов) от природы ниже белых. Они никогда не были цивилизованными более, чем белые, и даже никто из них лично не проявил себя в деяних или мышлении. У них нет своего производства, искусства или науки. С другой стороны, самые грубые и варварские обычаи древних германцев или современных татар до сих пор их отличают»…

Такие взгляды, разумеется, были очень удобным обоснованием для крайне выгодного рабовладения. Как ядовито заметил французский философ Монтескье: «невозможно позволить неграм быть людьми, потому, что если они люди, то мы — не христиане». Оттоба Кугоано, похищенный в Гане в возрасте 13 лет и привезенный в Вест-Индию, затем в Англию, затем освобожденный, очень горько писал о двойных стандартах британских законодателей: «Не странно ли, что те, кого почитают самыми учеными и цивилизованными в мире, вершат такую варварскую жестокость и несправедливость, и что многие… настолько развратились, что не считают рабовладение, грабеж и убийство преступлением?»

Те, кто выступали против рабства, также боролись против мнения, что африканцы изначально низшие существа. Томас Кларксон ответил Юму, перечисляя имена бывших рабов, добившихся успеха в разных сферах и заметил: «Если бы дух африканцев не был сломлен рабством, если бы они имели те же возможности для усовершенствования, те же перспективы, что другие…, они были бы равны, в разных разделах науки, европейцам… утверждение, что они «низшие звенья в природной цепи и созданы для рабства», основанное на их слабых способностях, совершенно недобросовестное и лживое».