Все случилось летом - [81]

— Ладно, извини… Я не знал…

— За что тебя извинять? — спокойно отозвался Абелит, но к нему уже не вернулась та светлая улыбка. — Ты мне ничего плохого не сделал…

Впереди показался перекресток. На остановке, спрятавшись от жары под бурым навесом, сидели пассажиры. Завидев автобус, высыпали на дорогу. Абелит затормозил. Многие здесь сходили. Шофер через окошко в стенке кабины получал деньги, выдавал билеты. Занятие нудное, канительное: одни выходили раньше, другие позже, каждому оторвать билет да еще написать, где сел, где слезет.

Деньги Абелит клал в черную потрепанную сумку, с которой до него долгие годы ездили кондукторы. И как-то само собой получилось, что парень взялся помогать Абелиту: получал деньги, отсчитывал сдачу, а шофер только подписывал и отрывал билеты. Так было и на других остановках. А когда Абелит забежал в придорожную лавку за лимонадом, парень остался в машине и рядом, на сиденье, лежала сумка с билетами, деньгами.

— Присмотри за банком! — убегая, крикнул ему шофер.

— А чего за ним присматривать? — удивился попутчик.

— Просто так, вдруг на пол упадет.

Потом они напились прохладного лимонада прямо из бутылок, и опять навстречу побежали километровые столбы.

— Чем думаешь теперь заняться? — деловито спросил Абелит.

— Не знаю… Осмотреться бы надо… Вот матери помогу сено скосить. Что-нибудь придумаем…

— А там что делал?

— На лесоповале работали.

Выражение лица у парня было угрюмым, растерянным, точно он не был уверен, как его примут в родных краях после длительной отлучки. Да и примут ли вообще… В голосе прозвучали грустные нотки, Абелит их сразу расслышал. Помолчав, он заметил:

— Тебе к прокурору бы наведаться. Жалко, не догадались, пока в городе были. Мимо ведь проезжали, помнишь?

Это было сказано как бы невзначай, и сначала парень даже не обратил внимания. Автобус проехал добрую сотню метров, только тогда он поднял голову, лицо было перекошено. И казалось, вместе с поднятыми вверх бровями еще больше затопорщились его короткие волосы, а глаза округлились, как у совенка.

— К Межлауку? Чтобы я пошел к Межлауку?

— Ну да, — кивнул шофер, — обязательно надо сходить, и чем скорее, тем лучше.

Парень не спускал с него негодующих глаз. Облизав пересохшие губы, он повторил:

— К прокурору? Чтобы я пошел к прокурору? Ты что, спятил? Соображай, что говоришь! Чтобы я сам к зверюге этому в лапы… Ищи дурака. Это он меня за решетку упрятал. Я на суде юлил и так и сяк, и отвертелся бы, если б не этот! Взял слово и пошел крыть… такой, сякой, разэтакий, отщепенец, опасный элемент, враг советского строя, таким, мол, только и сидеть за решеткой. Ты понимаешь — политическую пришивает! А я слушаю, глазами хлопаю! Вся вина моя, дескать, в том, что немножко опоздал родиться, а то бы на войне был героем и все в таком духе. Враг советского строя… Ты понял, к чему гнет! А я честный советский жулик, и плевать мне на все остальное.

— Да ты не ори, я не глухой, — сказал Абелит спокойно. — Видишь, народ там уже навострил уши: что́, думают, расшумелся.

— А я вообще могу помолчать, раз тебе не нравится, — ответил его угрюмый собеседник и действительно замолчал.

Мимо промчался грузовик, подняв облако пыли. Абелит сбавил скорость. Пыль, подхваченная ветром, оседала во ржи.

— Ну, ну! — заговорил Абелит как ни в чем не бывало. — Что дальше?

— Что дальше? Будто сам не знаешь… Припаяли, сколько прокурор попросил. Адвокат мой, правда, в поте лица меня защищал. За всю жизнь о себе не слыхал столько хорошего, сам чуть не прослезился… А твой прокурор знай себе ухмыляется да поигрывает карандашиком. До сих пор его ухмылочку с карандашиком помню. Ну, думаю: «Попался бы ты мне в темном закоулке!» Потом, значит, дали мне последнее слово. Я, как водится в таких случаях, голубком ворковал, выжал из себя слезинку: граждане судьи, простите, я больше не буду… Ну и что-то в этом роде, а про себя думаю: без толку все, не миновать мне решетки и дальней дороги… Так оно и вышло. Так и вышло. А ты посылаешь меня к прокурору Межлауку! Да меня от одного имени его воротит… Нет, я вижу, ты совсем тут размяк: ребенком уже обзавелся, с прокурором в корешах…

Выпалив это, парень презрительно фыркнул, но его насмешки, казалось, ничуть не задели шофера.

— Отец у тебя есть? — помолчав, спросил он.

— А твое какое дело! — огрызнулся попутчик.

— Значит, нет, раз лаешь как собака. Я тоже без отца вырос. — И потом добавил: — На войне погиб. Может, в том-то и беда наша — безотцовщина. А ты все-таки дурак, ой, какой дурак… Ну, ну, не вздумай в окошко прыгать, сиди, не рыпайся. Силком к прокурору не потащу, не бойся. Это я-то размяк? Рассмешил!

Абелит, мотнув головой, полез за сигаретами. Предложил соседу, сам закурил.

— Вот и я так когда-то вернулся домой, — заговорил он, сощурившись, будто защищая глаза от пыли. — Да, вернулся… Ну, думаю, начну новую жизнь. Что было, то было, на том завязал. Не враг же я себе, чтобы снова помышлять о небе в крупную клетку. Да-а! Стал на работу устраиваться. Куда ни приду, один ответ: иди, иди, такой нам не нужен. Будто я, понимаешь, клейменый… А у меня отличная характеристика с печатями, подписями, все как полагается. Возьмут мою бумагу, посмотрят, суют обратно, точно им пальцы жжет. Но жрать-то я должен, одеваться надо и вообще жить… Не дерьмо собачье, которое каждый может ногою пнуть. Человек, черт возьми! В общем, после всех мытарств собрался я с духом, зашел к самому директору промкомбината. Стою, комкаю в руках шапку, прямо как нищий, а сердце колотится. Ну, выложил ему, зачем пришел. В кабинете сидела женщина, вроде бы секретарша, так он ее выпроводил, чтобы без свидетелей… Подошел ко мне и так ласково стал объяснять… Лично он, видишь ли, ничего не имеет против, но пусть я войду в его положение и попробую представить себе собрание, где какой-нибудь товарищ с трибуны бросает ему в лицо примерно следующее: «А вам известно, кто работает на промкомбинате? Бывшие жулики, арестанты. Вот они, ваши кадры! И я спрашиваю вас, может ли человек, окруживший себя всяким сбродом, оставаться руководителем предприятия?» А то еще и в газете пропишут. Словом, ему не хотелось бы ни слышать, ни читать о подобных вещах… А посему, дескать, не серчайте на него, но сами понимаете… Одним словом, катись отсюда… Поглядел я на него, подумал: «Шкурник ты несчастный. Да, может, у меня теперь душа во сто раз чище твоей темной душонки».