Все случилось летом - [36]

— А вы?

— О нас не беспокойтесь. Мы ко всему привыкли, — сказал Рейнис.

Юстина ушла. Костер угасал.

— Возможно, я мало пишу стихов, — сказал Рейнис. — Потому и не получается как следует. Что, если поднажать, так, чтобы каждый вечер? Для практики?

— Это дело. Напиши о том, что рассказала Юстина. Про бал, про княжну, как скакали ночью… Поэты увлекаются такими вещами.

— Нет, Каспар, я буду писать не об этом. Надо о другом. Я напишу про Юстину.

— Про Юстину? Почему?

Рейнис не ответил. Он поднялся, глянул на небо. По нему ползли хмурые тучи, наплывал на землю беспросветный мрак — вот-вот проглотит их костерец.

И утро выдалось пасмурное. Когда Юстина проснулась, на станции уже звенели голоса, стучали молотки.

На лесоскладе ухали бревна, ревел грузовик, вступив в единоборство с раскисшей дорогой, кто-то что-то кричал, но слов не разобрать: уносил ветер. Так, наверное, тут начиналось утро — осенью, зимой и летом… Ежедневно одно и то же… В получку люди с благоговением пересчитывают заскорузлыми пальцами каждый засаленный рубль, протянутый кассиром, и вступают в перебранку из-за каждого пятака, — попробуй недодай! И так всю жизнь… Она провела здесь один день, в этой богом забытой стороне, но и этого довольно. Какое мерзкое болото, какие жалкие, наскоро сколоченные лачуги, громко именуемые электростанцией и деревообрабатывающим цехом. И больше ничего: дюжина-другая рабочих, болото, лес, железнодорожная ветка… Как вчера она могла не заметить этого, будто смотрела чужими глазами…

Юстине было скучно, она не знала, чем занять себя, на склад не смела показаться. Там сейчас, конечно, потешаются над барышней, так ловко одураченной. И на электростанцию идти не хотелось — только мешать. На мгновение она представила, что будет здесь всю жизнь, всегда, и сразу почувствовала мучительную тоску по Риге, институту, товарищам, лекциям Что бы с ней стало? Страшно подумать. Ей тут не заработать даже на черный хлеб, ведь она ничего не умела, самого простого, чем занимался тот гнусный старик, не говоря уж о других. Она ходила бы рваная, грязная, немытая и вечно бы считала копейки… Нет, подобная жизнь не для нее. Читать о ней, восхищаться ею — это дело другое, но… Может, эти люди и заслужили того, чтобы их прославили. Но самой так жить? Ни за что. Она не героиня, нет. Ну и ладно… Что бы там ни говорили про ее родителей, как бы криво люди ни смотрели на отца, все же он создал ей условия для другой жизни, и спасибо ему. Сколько раз она мысленно корила, осуждала отца, сколько раз ей хотелось уйти из дома, но если хорошенько подумать, сравнить…

Юстина вздрогнула: на электростанции затарахтел мотор. Из круглой жестяной трубы повалил черный, вонючий дым, и ей пришлось встать с наветренной стороны. Между тем мотор заработал мерно и уверенно, словно настроился на длительный бег. Дым постепенно рассеялся, а над дверью станции, на соседних столбах вспыхнули лампочки, хотя был еще день.

Каспар, Рейнис и тот местный механик вышли во двор. Они вытирали руки о ветошь, что-то деловито обсуждали. Потом Рейнис исчез, а Каспар стал укладывать в машину инструмент. Вскоре Рейнис вернулся. Он тащил ось вагонетки с парой колес.

— Подойдет? — осведомился он.

— Конечно, — отозвался парень. — Пускай поднимает на здоровье.

И ось уложили в машину. Стали прощаться. Парень долго тряс руки механикам. Юстине руки он не подал.

— Боюсь запачкать. До свидания. — И рассмеялся.

Юстина сразу догадалась, почему он смеется, но промолчала. «Встретить бы тебя в Риге, в институтском коридоре, — подумала она, — тогда бы посмеялась я. Или вообще не обратила бы внимания, прошла и даже не взглянула».

7

— Такой маленький лужок у дороги — да ты знаешь, сколько раз мимо ездил. Не сказать, чтоб много было сена, стожков пять или шесть, в общем, хороший воз наберется. Так вот, притормозил он там машину, уж не знаю зачем — то ли воды зачерпнуть, в радиатор долить, то ли что еще… Только тут, как на грех, новая учительница на велосипеде проезжала. Он, значит, шутки ради сначала и спроси ее, не нужно ли ей сено, дешево продаст. Учительница, конечно, рада-радешенька. Как не нужно! Ну, и тут же ударили по рукам. Заплатила ему деньги. Бернсон укатил. А учительница раздобыла лошадь, собралась вечером сено везти домой. Нагрузила воз, вдруг бегут колхозники: как смеешь колхозное добро разворовывать, не стыдно, а еще интеллигентный человек. И такой тут тарарам поднялся, упаси господи! Один орет, другой вопит. Откуда ни возьмись уполномоченный милиции. Разобрался и вместе с учительницей к Бернсону. Сразу смекнул, где искать виновного. А Бернсон пожимает плечами: «Милая дамочка, я вас в первый раз вижу. Натворили дел, но при чем тут я? Знать не знаю никакого сена — не покупал, не продавал. А будете и дальше приставать, я на вас в суд подам за клевету». Ну что с ним поделаешь? Так ни с чем и уехали. Он им даже кукиш на прощанье показал. А как же — свидетелей нет. Никто ничего не видел.

Язеп беззвучно смеялся, покрякивая. Потом, смахнув набежавшую слезу, проговорил:

— Ну и гусь! Он из-за денег готов у человека глаз вырвать.

Эту историю Каспар слышал уже не раз, да пускай себе Язеп рассказывает, если ему доставляет удовольствие. Соскучился по разговору, всегда один. Однако мысли Каспара витали далеко от Бернсона и сена. Много дней прошло с тех пор, как они вернулись с электростанции, а он больше не виделся с Юстиной. Тогда по дороге домой она была невеселая, на прощание протянула руку и, не сказав ни слова, скрылась за калиткой. Может, она той ночью просто плохо выспалась? Или намокла под дождем, а в машине прохладно…