Все случилось летом - [16]

— Ты бы, Харис, тоже мог заниматься, — негромко наставлял Язеп. — Вон как Каспар. А то что ж, и будешь всю жизнь катать директора? Неподходящее занятие для молодого человека. Перешел бы на самосвал, на грузовую — совсем другое дело. Ты знаешь, как тебя прозвали? Шофер-молочник. То-то: молочник.

— А мне-то что? Пускай зовут. Наплевать. Свое дело я знаю, работой доволен, жизнью тоже. Зачем мне учиться? Нет, ты объясни! Каспар, может, в начальники метит, вон уж со студентками шуры-муры заводит. А по мне, и наши девчонки хороши.

— Да ведь люди учатся для того, чтобы больше знать, комарья твоя голова! — рассердился Рейнис.

Харис от души рассмеялся.

— Это ты здорово сказал: «комарья твоя голова». Что ни говори, а у тебя талант. Но вот ты послушай, что я вычитал сегодня в газете. Представляешь, американский чемпион по штанге Андерсон весит сто девяносто килограммов, а его невеста только пятьдесят.

— Будет врать-то! — удивился Язеп.

— Верно говорю! Вы только представьте себе эту парочку, и говорят, он в день по ведру молока выдувает.

— Вот это да!

— Так что завтра, Язеп, когда будешь покупать себе молока, возьми на мою долю литров пять. А ты, Каспар, да ты послушай, разыщи мне колеса от вагонетки с осью — будут вместо штанги. Говорят, хороши для тренировки. Можно, конечно, и двухпудовыми гирями. Но не то.

— Я завтра поищу в мастерской, — сказал Язеп. — Что-нибудь найдем.

Посидев еще немного, Язеп ушел к себе. Харис с Рейнисом легли спать. А Каспар, уткнувшись подбородком в ладони, все сидел за столом. Прошел час, а может, и больше, и он услышал, как Рейнис поднялся с кровати и, порывшись в своей тумбочке, извлек оттуда тетрадку.

— Говоришь, красивая? — прошептал Рейнис.

— Очень, — также шепотом ответил Каспар. — И, знаешь, никак не могу забыть песню, что она пела. Песню без слов. Хотя не знаю, как называется.

— Странно… Но что такое красота? Может, мне она совсем не покажется красивой.

— Не знаю, Рейнис. Должно быть, каждый видит красоту по-своему. А может, и нет. Может, есть такая красота, перед которой никто не останется равнодушным. Не знаю. Стихи пишешь? Про нее?

— Нет, — вздохнул Рейнис. — О матери пишу. О корове.

Во дворе неслышными шагами прохаживалась ночь. В открытое окно, привороженные светом, впорхнули бабочки и закружились над лампой. Словно живое существо, перед Каспаром тикали часы. Начинался новый день.

3

Одна за другой из ворот выезжали машины, и, глядя на них, можно было представить себе всю историю леспромхоза. Побитые, помятые, десятки раз перекрашенные, с разными нашлепками, заплатами, с забрызганными грязью номерами, как боевые экипажи, победно прошедшие испытания на непролазных дорогах, в осенние распутицы, на зимних сугробах и метелях, дребезжа, прокатили два газогенераторных грузовика — каждый с парой ржавых котлов позади шоферской кабины. На платформе у них по мешку, набитому сухими березовыми чурками, а в кабине под ногами у шофера кочерга, чтобы шуровать в топке. Приехав в лес и дожидаясь погрузки, такой грузовичок стоит себе, попыхивая синим дымом, будто курит дорогие сигары. Но подобных ветеранов остались считанные единицы.

Проворней автомобили на бензиновом ходу. Они без особого шума обгоняют ветеранов. Пока старичок пыхтит где-то на полдороге, его младший брат успевает добраться до лесосеки. Потом, когда тот пустится в обратный путь и с тяжелым грузом будет взбираться на пригорок, выбиваясь из сил, чихая и фыркая, — вот-вот отдаст концы, — сзади уже кто-то требует дороги.

Степенно прокатили по двору новые, только что полученные машины, всем своим надменным видом как бы говоря: «Нам торопиться некуда, мы свое возьмем». У них шесть осей, десять скоростей, передние — ведущие. Да еще прицеп! По десять тонн груза берет такая махина; издали заметив их, колхозный «газик» жмется к обочине: лесовоз везет длинные-предлинные стволы, на поворотах могут запросто, как спичечный коробок, спихнуть в канаву зазевавшегося водителя. На восемнадцати колесах плывет этот автолайнер, и уж где пройдет, там долго не растет трава. Тихие проселки, еще недавно не видавшие никого, кроме хуторянина с его дребезжащей телегой, теперь до того разъезжены, что и в сушь там колдобина на колдобине, а уж пройдут дожди, грязь непролазная.

Все машины разъехались, только Каспар с Рейнисом никак из гаража не выберутся: то надо уточнить задание и отчитаться за вчерашнюю работу, то заправиться горючим да раздобыть части для тягача. А тут еще мастер Карклинь привязался: подбрось рабочим хлеба на лесосеку. Делать нечего, пришлось согласиться, таков неписаный закон — раз едешь в лес налегке, должен захватить с собой все, что там необходимо.

Белый хлеб возили из Риги, а черный поставляла местная пекарня. Но продавец, как назло, куда-то отлучился, хотя возле палатки уже выстроилась очередь. День был жаркий, люди старались спрятаться в тень. В кузнице громыхали молоты, в сварочной потрескивало сине-белое пламя автогена. Вулканизатор Силис на пороге своей мастерской возился со старыми шинами, а в сторожке скучал Язеп.

Поблескивая очками, по двору прошел заведующий мастерской инженер Цирит. Как всегда, на нем синий, ниже колен, халат и галстук — с ним инженер не расставался даже в самые знойные дни. В нагрудном кармане штангель. Разговаривая с кем-нибудь, Цирит обычно вертел его в руке. Завидев Каспара, инженер помахал ему: