Все случилось летом - [142]

— Кто с детьми остался? — спросила, подходя, ни к кому в особенности не обращаясь.

— Маму попросила, — ответила Вита.

— А ты-то где пропадаешь? — недовольно спросил Эрик, бросив травинку.

Мать смешалась немного от такого вопроса, встреча вышла неожиданной, а правду сказать нельзя, чтобы не нарушить семейного мира. Сын запрещал ей таскать такие тяжести.

— Да так… Мало ли по хозяйству работы…

Старший сын оглядел ее недоверчиво, такой ответ не успокоил его.

— Опять ты из кожи вон лезешь! Ну, объясни, ради чего, а? С ума с вами можно сойти.

Ей не хотелось отвечать — пускай за ним останется последнее слово, она же потихоньку сделает по-своему. Вообще-то старший прав, но тон его задел за живое, и она, как ни крепилась, не смогла сдержаться.

— Довольно я жила для вас, теперь позволь мне пожить для самой себя. Я твоего совета не спрашиваю, и нечего меня учить.

— А я видеть не могу, как ты надрываешься с этими чертовыми тяжестями!

Анна Сабул, точно провинившаяся школьница, опустила голову. Ей хотелось бы ответить примерно так: вот, мол, солнце светит для того, чтобы росла трава, а трава растет для того, чтобы скосить ее и накормить скотину, скотину же кормить надо, чтобы людям была польза. И вообще на то земля, чтобы росли плоды — та же морковь, тот же кочан капусты, тот же огурец в огороде, тот же картофельный клубень с песчаного пригорка. Не оставаться же земле бесплодной и голой? Ну, а что до всех этих тягот… Пустое все, цыпленку впору посмеяться над такими тяжестями, не то что человеку! Много ли ты, Эрик, знаешь о крестьянских тяжестях? Ничего ты не знаешь, совсем ничего. Так она подумала, но вслух не сказала, потому что не раз о том говорилось, чего переливать из пустого в порожнее? И она попыталась перевести разговор на другое.

— Перекусить не хотите ли? Я мигом…

Но тут, подняв свою вихрастую голову, вроде бы незлобливо, душевно так, по-дружески, заговорил младший сын. Обращался он к брату, продолжая спор, начатый до появления матери.

— Я глубоко тронут твоей заботой, твоим вниманием ко мне. Вот моя рука, вот сердце! Ты всегда говорил — ступай туда, а не туда, делай то, а не это, — премного благодарен! Только тебе невдомек, что иной раз мне хотелось быть самим собой, поступать так, как нравится мне? Ай, ай, братец, куда это годится, не так ли? Подумай, что люди скажут! Не к лицу выражаться в том роде, что от коровника дерьмом пахнет, боже упаси — натурализм! Люди станут морщиться, плохо о тебе подумают. Ты выражайся вот так: в саду благоухали розы, это не натурализм. Но, милый братец, я не вижу тут большой разницы! В мире существует как первое, так и второе.

Старший брат со вздохом пожал плечами, точно прослушал заезженную пластинку. Вита медленно двинулась прочь от спорщиков, и было заметно, что она насилу себя сдерживает, чтобы не рассмеяться. Мать в недоумении глядела на всех по очереди, не зная, чью же принять сторону.

«Вот уж правда — дурная порода, — подумала она, — ни за что не скажешь, что родные братья. И в кого уродились — в меня или в отца? Как кошка с собакой… И ведь у них сызмальства так. Бывало, сядут мальчишками играть в шахматы — вспомнить страшно. То один со стола потихоньку стянет фигуру и спрячет в карман, то другой — пока оба не сцепятся, не покатятся по полу. Под конец пришлось все фигуры в плиту ссыпать да сжечь. Вон какие дылды выросли, а ума не набрались!»

Заговорил Эрик.

— Ну да, — спокойно и свысока заметил он, — каждый норовит чем-нибудь выделиться — на худой конец пестрым галстуком. А нет галстука, так быком. Первый признак ничтожества. Самый первый. Человек — не индюк, это всем известно.

И затем повернулся к матери:

— Видишь ли, мы опять тут завели разговор об Амануллисе… Знаешь, все-таки лучше продать его, житья совсем не стало. Мы на всю округу сделались посмешищем, и в первую очередь Рудис. Ну, держали бы корову, как все нормальные люди. Даже козу… Но быка!

— А может, я не хочу быть нормальным? Таким, как все? Может, мне приятно быть ненормальным? Как тогда?

Однако Эрик, будто не слыша слов брата, продолжал свое:

— Какой от него прок? Молока нет. А ты, мать, из сил выбиваешься, этого черта сеном обеспечивая! При таком положении дел, скажу тебе, у меня руки не поднимаются помочь. Сплошной цирк, и только! Ну потешились немного — в конце концов, все мы люди, — и хватит, пора за ум взяться!

Анна Сабул, услыхав эти слова, про себя усмехнулась: выходит, по пустякам повздорили, она-то думала, что-то посерьезней.

— Уж из-за этого не стоило тебе кипятиться, — проговорила она, пряча улыбку. — Амануллис сам себе на жизнь зарабатывает, кое-что еще и нам остается. Не какой-нибудь замухрышка, породистый бык! К нему что ни день столько невест приводят, отбою нет. Народ не очень-то верит в этих телят искусственного осеменения. Куда там зоотехнику со своими ампулами! Хозяйка посмотрит раз на нашего Амануллиса, и будущая телушка перед глазами, словно картинка, встанет. И паспорт у Амануллиса самый что ни на есть лучший. Его потомство продают государству за большие деньги. Так что, Эрик, напрасно ты кипятишься, правда.

Старший сын только руками развел.