Все случилось летом - [141]

«А ну его к лешему, лучше о нем не думать, — рассудила женщина. — Не обращать внимания, и все. Разве ж это боль? Пройду немножко, она и забудется. Главное, перестать о ней думать».

Тропинка петляла в гуще кустарника, и то ольшаник, то березки, то ива пытались вцепиться в громоздкую ношу, сдернуть ее со спины. Но женщина старалась обойти преграду, подаваясь влево, вправо, и только временами какая-нибудь ветка била по щеке, шелестела по одеялу.

С писком роилось комарье, норовя опуститься на лоб, на щеки. И тогда, выпятив губу, она дула изо всех сил, чтобы отогнать настырных мошек. Иногда удавалось, иногда нет. Чувствуя на лице комариное жало, делала остановку, еще больше сгибалась книзу, чтобы ноша со спины не свалилась, высвобождала руку и шлепала по лицу ладонью. Но вскоре сообразив, что остановки придется делать слишком часто, если она станет отгонять каждого комара, вздумавшего напиться ее крови, перестала обращать на них внимание. Не так уж это было трудно, комариные укусы досаждали меньше, чем пот, он затекал в глаза и жег их своей горечью. Но тут уж ничего не поделаешь. Она чувствовала, как пот стекает струйками между грудей, как собирается под рубахой и рубаха становится мокрой.

«Ничего, — успокаивала себя женщина, — это даже неплохо пропотеть, а то я больно растолстела. На сердце отражается. А вот как выйду из кустарника, тут и передохну от комарья».

Дальше тропа пошла в горку, краем картофельного поля, тут же тянулась отводная канава, а по ту сторону канавы — ржаное поле. Женщина шла, низко склоняясь, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, и видела лишь утоптанную тропу, с обеих сторон окаймленную цветами и травами, еще не отцветшими. И картошка цвела, рожь колосилась. Анна чувствовала по запахам, наполнявшим собою мир.

Ей захотелось посмотреть вперед, и на вершине пригорка она увидела край неба, куда уходила тропа и где небо сливалось с картофельным полем и рожью. Оранжевое небо со свистом чертили черные ласточки. Женщина начала подниматься в гору, открытым ртом ловя душистый воздух. Еще раз взглянула на небо, куда уходила тропа, и подумала, что на самый верх ей навряд ли забраться: ноги дрожали в коленках, и пошатывало ее, и временами вдруг темнело в глазах. Нет, видно, придется положить ношу, сделать передышку.

«Но если я ее положу, — рассуждала Анна Сабул, — то как же снова вскину на плечи? Может, свалить на бровку канавы, а когда передохну, спущусь сама в канаву и рывком взвалю ношу на плечи, только как же потом со всей тяжестью из канавы выбираться? Нет, уж видно, придется топать дальше, теперь недалеко. Поднимусь на горку, а оттуда и дом станет видно».

Она двинулась дальше и долго ли, скоро ли взобралась на вершину пригорка. Справа ржаное поле убегало навстречу еще глубже распахнувшемуся горизонту, и ни конца ни края ему не было видно, а слева картофельное поле упиралось в купу деревьев, и среди зеленых крон серели пожухшие на ветру, дождях, морозе щепяные крыши. На обочине ведущего к дому проселка росла одинокая рябина. Добравшись до нее, женщина привалилась вместе с ношей к серебристому стволу и, расслабившись, опустила руки. Она стояла, низко пригнувшись корпусом к земле, чтобы вязанка не упала, только руки высвободились. Пальцы затекли, сжимая узлом завязанные концы одеяла, и на пальцах остались глубокие красные вмятины. Она шевелила пальцы до тех пор, покуда не смогла их совсем расправить, временами рукавом блузки утирая пот со лба.

«Нет, долго стоять нельзя, — подумала женщина. — Все равно это не отдых, вязанку-то приходится держать на весу. Надо идти. А то я так потом с места не сдвинусь».

Она оттолкнулась спиной от рябины, потопталась на месте, чтобы ноша улеглась получше, и потопала дальше, вскидывая глаза на дом, докуда казалось уже недалеко. Но и силы были на исходе. Был момент, ей подумалось: вот сейчас если не сбросить ношу, то сама упадет. И она ощутила, как узел начал выскальзывать из рук, удерживать его становилось все труднее, вот уж только кончики пальцев судорожно сжимали складки одеяла.

«Я, наверно, слишком медленно иду, — подумала женщина. — Шла бы быстрее, давно бы была у сарая. Узел все равно держать на спине, идешь ты медленно или быстро. Уж лучше прибавить шаг, скорее отмучиться».

Остановилась, согнулась, насколько возможно, и, подтянув повыше ношу, опять засеменила к дому, не поднимая глаз.

«Начну смотреть, — подумала она, — увижу, что до сарая еще далеко, и сил не хватит дойти. Уж лучше не глядеть. Идти да идти, пока не придешь».

Под конец она чуть ли не бегом припустила — и вдруг почувствовала: вот он сарай-то, рядом. Женщина подняла глаза, сарай и в самом деле был рядом. Однако узел сразу не скинула, потопталась с ним некоторое время, про себя решив: «Ты смотри, а я и дальше пронесла, если бы понадобилось. Только хорошо, что дальше не нести. Тяжесть все-таки».

Она сбросила узел на траву и сама опустилась рядом. Взмокшее тело чесалось, за шиворот, за пазуху набились травинки. Сняв с головы платок, Анна Сабул встряхнула его и просто набросила на плечи. Привалившись к ноше, перевела дух, в душе радуясь вечернему покою, тишине, опускавшейся на нагретую за день землю, прохладе. На миг ей показалось, что у дома звучат голоса, и она поглядела в ту сторону, но за деревьями, кустарником ничего не увидела, и решила, что ей померещилось, но все равно стала подниматься, потому что дел в этот вечер еще было много. Осмотрела принесенную ношу, обошла ее, про себя подивившись: «Неужто я и в самом деле ее дотащила? Такую огромную? Чудеса, да и только». И тут она совершенно отчетливо расслышала у дома голоса. Интересно, кто это там, надо посмотреть. Сначала увидела зеленый мотоцикл с коляской, значит, старший сын приехал, Эрик. Вот он и сам расхаживал перед домом, такой верзила, а прислонясь к стене стояла его жена Вита, агроном Вита, стояла и смотрела, как Эрик расхаживает перед нею, покусывая травинку. На пороге сидел младший сын Рудис, обхватив руками свою упрямую голову и глядя себе под ноги. Они о чем-то толковали, это ясно, но при виде матери смолкли.