Все случилось летом - [114]

— К чему в такую прекрасную ночь обсуждать житейские неурядицы! Не правда ли, товарищ Рийкурис? Знаете, я бы, пожалуй, закурила. Не предложите мне сигарету?

— С превеликим удовольствием.

На перекрестке улиц Ленина и Революции они присели на скамейку и закурили. С высоты сквера, как с пьедестала, были видны прохожие, машины, освещенные окна домов. За спиной чернели деревья, и время от времени там шелестела листва.

— Хорошо, — сказал он. — Я хочу сказать: с вами хорошо. Поверьте, вы необычная женщина, не такая, как все… Меня до глубины души растрогал ваш печальный рассказ. Да… Что, если я загляну к вам, поднимусь наверх… Ведь вы живете где-то наверху?

— На пятом этаже.

— Вот видите, я угадал! Да, подняться бы к вам… Может, у вас найдется чашка черного кофе, поговорили бы о жизни… Грех спать такой ночью. А потом эта встреча, после стольких лет… Встретились два несчастных человека.

— Нет, дорогой друг, только не сегодня, — проговорила незнакомка ласковым, бархатным голосом. — Не сегодня! Вы не представляете, какая злая у меня хозяйка и как она за мною следит. Настоящая ведьма! Боже мой, как поздно! — воскликнула она, взглянув на часы, и тут же поднялась. — Ну, мне пора!

— А вам еще далеко? — с нескрываемым разочарованием спросил Рийкурис.

— Нет, теперь недалеко.

У ворот большого дома они остановились.

— Ну вот, — сказала она, — Я…

Он ее перебил:

— Мне страшно неловко, но делать нечего, — забормотал он. — До дома далеко, придется ловить такси и… Не могли бы одолжить мне трешку? В первую же получку верну, теперь я знаю, где вы живете. И это будет наилучшей гарантией того, что следующей встречи нам не придется дожидаться пятнадцать лет.

— Охотно! — проговорила она, раскрыла сумочку и, покопавшись в ней, протянула деньги. Поблагодарив, он сунул бумажку в карман. Незнакомка с улыбкой поглядела на него долгим взглядом и подала руку.

— Я должна извиниться, — сказала она, — извиниться за свой обман. Та история про начальника сплошная выдумка. Слава богу, начальник у меня хороший. И живу я хорошо, у меня муж и дети… Не сердитесь за эту шутку, на сей раз я поступила как последняя эгоистка, но мне захотелось проверить кое-какие истины. Еще раз спасибо за ту встречу пятнадцатилетней давности. Я была молода, искала смысла жизни, и ваши слова, ваши мысли мне пригодились. Очень даже пригодились, но теперь мы с вами как будто в расчете… Всего хорошего!

Она прошла через открытые ворота. Под каменными сводами горела лампочка, и было видно, как незнакомка пересекла тесный двор, ступила под следующую арку, там тоже горел свет, и она уходила все дальше и дальше, белел ее плащ, потом она куда-то свернула и скрылась, и в ее походке, в повороте головы, в движении рук было что-то очень, очень знакомое, столько раз виденное… Рийкурис узнал ее. Не далее как сегодня он видел ее портрет в газете. Актриса, известная актриса. Ну, конечно, на сцене все они выглядят иначе, не то что в жизни… Потому-то и казалась такой знакомой. И он отчетливо припомнил ту встречу пятнадцать лет тому назад. Они тогда пили. Пили всю ночь по случаю какого-то торжества, и незнакомая девчушка, впервые попавшая в такую компанию, глядела на всех широко раскрытыми глазами. Он пожалел ее, махнул рукой на приятелей и проводил до дома… Тогда-то он расхаживал горделивый, как лев, с пышной густой шевелюрой…

Рийкурис облизал пересохшие губы, достал из кармана деньги. Это была не трешка — пять рублей. Скомкал бумажку в кулаке, хотел уже выбросить, но одумался: деньги есть деньги, пригодятся. Разгладив на коленке, сунул обратно в карман.

В синеве неба плыл желтый месяц, плыл и улыбался. Ощутив во рту горький привкус, Рийкурис плюнул на месяц, но тот улыбался как ни в чем не бывало.

1967

УПРЯМЫЙ

Все произошло молниеносно, он даже не успел опомниться. Сначала дверь не открывалась, казалось, изнутри ее держат, а когда Стабулнек рванул изо всех сил, она распахнулась, и сильная рука сграбастала парня. Его голубая рубаха затрещала по швам. Чье-то лицо придвинулось вплотную, пыхнув горячим дыханием. Лицо было похоже на придорожное жнивье — опаленное солнцем, с порыжелой стерней бороды, а под нею землистая корка пыли, хотя человек, как видно, недавно лицо сполоснул, и оно еще не просохло. До белесых выгоревших бровей, по самые уши, была нахлобучена пилотка с красной звездой.

— Кто такой?

Стабулнек попробовал улыбнуться, но чужая рука сжимала все крепче, пытаясь оторвать его от земли.

— Говори, гаденыш, откуда у тебя винтовка? И что тебе здесь надо?

— Сидоров, отпусти его! — послышался в стороне чей-то голос.

Тот, кого назвали Сидоровым, отступил, и только тут, переведя дыхание, Стабулнек обнаружил, что его окружают еще человек десять. Но прежде всего он обратил внимание на отдавшего приказание. У бровки тротуара стоял молоденький военный с монгольскими чертами лица. Одной рукой он придерживал автоматическое ружье. Гимнастерка в нескольких местах была порвана, грудь нараспашку, в петлицах лейтенантские кубики. Темный блестящий слой пота покрывал воротник, зато подворотничок был свежий, белый, будто только что пришитый.