Все реки текут - [254]

– Что?

– Скажи что-нибудь типа: Я думаю, современное искусство – это…

– Его не существует.

– Прекрасно. Вот и начало. А теперь…

За полчаса Вики успела исписать несколько чистых листов бумаги своими редкими по заковыристости каракулями. И Дели было немного не по себе – вдруг она наговорила лишнего? Ей было очень приятно видеть рядом с собой Вики: казалось, из этих молодых вен в нее вливается новая кровь.

– Теперь позволь мне взять у тебя интервью, – сказала Дели. – Что вы собираетесь делать после стажировки, мисс Саутвелл? Выйти замуж?

Вики сморщила свой изящный носик.

– Упаси Бог! Я еще долго не выйду замуж, если вообще когда-нибудь соберусь. – Дели снисходительно улыбнулась. – Как только смогу, поеду в Европу, в Лондон. Вот выплачу за машину, продам ее, и мы с подругой поплывем морем до Неаполя – я знаю один дешевый маршрут. Из Италии мы отправимся попутными машинами во Францию, а весной уедем в Англию…

– Англия весной… Ты знаешь, меня туда не тянет: наверное, мне было слишком мало лет, когда я покинула ее, но вот в Италии мне хотелось побывать всю жизнь. Выполни, что задумала, Вики. – Дели импульсивно протянуло было руку, но суставы не разогнулись, и Вики сама коснулась ее своей молодой теплой рукой.

– Поезжай чтобы ни случилось. Не променяй это путешествие на замужество.

– Да ведь я же тебе сказала…

– Ну ладно, ладно, – на лице Дели появилась улыбка мудрого, прожившего долгую жизнь человека. – Мне еще не хочется становиться прабабушкой. Маленькие дети утомляют меня. Не знаю, что хуже: их крики, когда они недовольны, или ужасный шум, который они поднимают от радости. Слушай!

Дели подняла руку, призывая к молчанию, и Вики отвела глаза, увидев на фоне светлого окна худую, как птичья лапка, искривленную болезнью кисть – пальцы подобно старым ветвям завернулись к самому запястью.

– Слушай! – Дели с трудом повернула голову, которую теперь постоянно держала опущенной, и выглянула из окна. – Ты слышишь?

Заглушаемый порывами южного ветра до них долетел низкий, тяжелый рокот воли, разбивающихся о волнорезы.

– Самый громкий звук, который я теперь различаю. Звук, едва слышный, а мне говорят, что я глохну. Я не слышу голосов, потому что они утомляют меня. Мэвис все время кричит, и через минуту я уже не понимаю, о чем она говорит. Для меня это просто шум.

– Одно из преимуществ твоего возраста. Ты можешь не слушать того, что не хочешь, – заметила Вики.

– А как твоя мама?

– Великолепно. Конечно, она ужасно балует Чарли, этого двенадцатилетнего бездельника. Знаешь, теперь, когда забот у нее стало поменьше, она опять подрабатывает медсестрой в Ренмарке.

– Она умница, часто пишет мне, хотя я и не в состоянии ответить ей. Мне всегда нравились ее письма. – Дели взглянула на свои руки, лежащие поверх пледа. – Ничего теперь не держат мои руки. Знаешь, я пыталась писать, привязывая кисти к запястью, как Ренуар. Но я очень неуклюжая, да и сразу начинают болеть руки, плечи. Алекс говорил, что рукам надо все равно найти занятие, вот я и вяжу.

– Я зайду к нему в Лондоне. Как ты думаешь, он когда-нибудь вернется?

– Надеюсь, я успею увидеть его до своей смерти.

– Ну, бабушка, это будет еще очень не скоро. Дели серьезно посмотрела на Вики.

– Боюсь, что может быть и так. Я зажилась на этом свете. Помню, как-то раз я сказала себе: если не умру до семидесяти лет, лучше уйти из жизни. У аборигенов был более трезвый подход к жизни: когда старики уже не могли вместе со всеми делать переходы, их убивали ударом по голове. Куда гуманнее, чем разными лекарствами продлевать бесполезное существование, полужизнь, когда все чувства притупляются, движение крови поддерживается грелками, а работа печени – инъекциями. Знаешь, сколько стоит такое существование? На эти деньги можно было бы накормить дюжину умирающих от голода ребятишек в Бенгалии.

– Бабушка, твои чувства не притупились. В тебе больше жизни, чем у половины игроков любого теннисного корта, этих зомби с головы до пят.

– Ах, дорогая, ты меня оживила. Ведь обычно я почти все время дремлю, перебирая свои воспоминания; а потом ночью лежу без сна и воображаю, что слышу, как течет река, и чувствую, что растворяюсь в этом потоке и меня уносит в открытое море… – Дели не сказала, что она никогда не гасит ночник у кровати: он, как якорь, удерживает ее в реальном мире, когда она вдруг просыпается во мраке, и ее охватывает непонятный, беспричинный ужас.

– Думаю, вы не откажетесь от чашечки чая, – радушно сказала сиделка, входя с подносом; Вики, которая терпеть не могла чай, вежливо поблагодарила ее. После чая бабушка начала дремать; ее голова клонилась все ниже, пока не упала на плечо; из уголка ее полуоткрытого рта тоненькой струйкой вытекала слюна.

Лишенное энергии, ее лицо напоминало маску смерти. Кости лица и черепа, обтянутые морщинистой, тонкой, как папиросная бумага, кожей, кажется, могли прорвать эту ненадежную оболочку. Закрытые глаза глубоко провалились, но черные брови с их прежним отливом вороного крыла, изящный рисунок ноздрей говорили Вики, что перед ней та же самая бабушка, которую она помнила смеющейся, круглолицей, очень симпатичной и с которой гуляла по цветущему лугу.