Все равно будет май - [28]

Порой она думала, что и Сергей виноват в том, что так несчастливо сложилась ее семейная жизнь. Почему он не был настойчивым, решительным? Почему не боролся за нее и так легко сдался, когда мать в черных красках изобразила их возможную семейную жизнь? И она хороша! Мать ведь это сделала с ее согласия. Хотя она не слышала их беседы, все же знала: черной краски мать не пожалеет. Почему она тогда не вышла и не сказала, что все это глупая нехорошая шутка, что она его любит и ничего с ним не боится? Когда Сергей неожиданно позвонил из автомата в подъезде и разоблачил ее низкое предательство, почему она не бросилась за ним. Они оба виноваты в том, что разбита ее да, верно, и его жизнь!

6

Нонна точно знала день и даже час, когда почувствовала, что не любит Якова, что ее замужество — ошибка. Этот день и час — первое утро после свадьбы.

Ей снилось, что она стоит на берегу большой реки. Вода в белой сердитой пене мчится по камням. А на другом берегу Сережа. Он машет рукой, что-то кричит, но разобрать его слов она не может. Только шумит, шумит вода…

Нонна проснулась. Сквозь шторы светилось солнечное утро. Шумела вода. Догадалась: ее разбудил шум воды в ванной — Яков уже встал. Болела голова. Нонна снова закрыла глаза. Но шум не прекращался. Вода шумела долго и громко. Яков умывался. Вышел из ванной в новой нарядной пижаме, свежий, тщательно выбритый, с радостным оживленным молодым лицом. Подошел к кровати. На темном ежике хорошо подстриженных волос поблескивали капельки одеколона.

— Проснулась, девочка! — наклонился, поцеловал в губы. И Нонна впервые почувствовала неприятный запах из его рта. Зубы у Якова здоровые, красивые, хорошо вычищенные. Верно, потому, что вчера выпил, решила Нонна. И забыла ничтожную житейскую мелочь.

Но когда Яков сел на кровать и наклонился к ней, целуя и приглаживая рукой ее разметавшиеся во сне волосы, она снова почувствовала стойкий неприятный запах из красивого улыбающегося рта мужа и отвернулась.

С этого все и началось. Во всяком случае, теперь ей так казалось. Всякий раз, когда Яков наклонялся к ней, она инстинктивно сдерживала дыхание, чтобы не услышать гнилой запах. Но разве можно разлюбить хорошего человека, даже возненавидеть его только за это? Теперь Нонна знала: можно!

Потом было много всего другого, что быстро разрушало их семейную жизнь. Яков Макарович любил, чтобы его хромовые, отлично сшитые сапоги всегда безукоризненно блестели.

Предубежденными, настороженными глазами Нонна это подметила и язвительно констатировала:

— В дело чистки сапог ты вкладываешь все силы души!

Яков Макарович не был скрягой, стяжателем. В отношении же молодой жены вел себя просто расточительно. Никогда ни в чем ей не отказывал, делал дорогие подарки. Но Нонна и здесь нашла пищу для насмешек. Яков носил маленький кошелек, в котором хранил разменную монету, — зачем серебру и меди болтаться по всем карманам. Раздраженному взору жены даже такой безобидный кошелек казался свидетельством мелочности и мещанства.

Во время автомобильных поездок Яков Макарович по привычке садился рядом с шофером. Да и курить удобней — Нонна не выносила табачного дыма. Такая привычка мужа раздражала Нонну. Злыми глазами смотрела она на всегда чисто выбритый затылок мужа. «Бреет затылок, как марьинорощинский жлоб!»

Мелочи, мелочи! То, мимо чего прошла бы любая другая женщина, просто не заметила бы, Нонна все подмечало, запоминала, использовала как новый материал для разгорающейся ненависти к мужу.

Яков Макарович чувствовал, как меняется отношение к нему Нонны, какими холодными и враждебными становятся ее глаза, брезгливой и насмешливой улыбка. И терялся в догадках. Взвешивал все свои слова, поступки, старался найти причину такой перемены. Что нервирует, сердит Нонну, что восстанавливает против него? И не находил ответа. Единственное, на что надеялся, — на время. Авось обойдется, уладится.

При той жизненной ситуации, которая сложилась в семье Душенковых, нужен был малый толчок, последняя капля, чтобы взорвался горючий материал, накапливавшийся ежедневно, ежечасно, и все полетело вверх тормашками.

Такой час пришел.

Как-то днем, вернувшись из консерватории, Нонна застала дома мужа. В фуражке, сдвинутой на затылок, с потным озабоченным лицом, Яков сидел за письменным столом, рылся в бумагах. На жену глянул мельком, даже с досадой.

Неожиданное выражение досады на встревоженном потном лице мужа и то, что Яков в рабочее время оказался дома, и даже то, что он, твердо соблюдавший порядок, не оставил фуражку в передней на вешалке, как полагалось по раз и навсегда заведенному порядку, — все говорило: что-то произошло. Особенно Нонну поразила сдвинутая на затылок фуражка, открывавшая белый, не тронутый загаром покатый лоб с начинающимися языками залысин, на которых мелко поблескивал пот. Таким взволнованным она мужа еще не видела. На полу перед письменным столом лежала развернутая газета, куда Яков бросал в мелкие клочки изорванные письма.

— Что случилось? — неприязненно, как теперь стало обычным, спросила Нонна.

Яков Макарович повернул к жене озабоченное лицо.

— Большая неприятность, Нонночка! Очень! — И по тону Якова нетрудно было догадаться, что неприятность действительно серьезная.