Все равно будет май - [26]

Дан приказ: ему на запад,

Ей в другую сторону…

И чувствовалось: все, что он делает, все, что говорит, — все предназначается для Нонны.

Нонна гордилась своим новым знакомым: его боевым орденом, его именем «испанец», ей льстило внимание и ухаживание красивого, солидного, всеми уважаемого человека. Таких знакомых у нее еще не было. Были мальчишки, ровесники, друзья по школе, писавшие смешные записочки и с трудом набиравшие гривенники на билет в кино. Были студенты консерватории с вечными разговорами о стипендиях, футболе. Был, наконец, Сережа Полуяров — милый, сероглазый, со своей серьезной, несколько угрюмой влюбленностью, первый, с кем она целовалась…

Совсем другое дело Яков Макарович. Даже папа обращается с ним почтительно. А о маме и говорить нечего. Она просто влюблена в Якова Макаровича, говорит о нем с институтской восторженностью:

— Настоящий мужчина!

Осенью, когда перебрались в Москву, встречи Нонны с Яковом Макаровичем участились. Он звонил Нонне по телефону, приглашал то на концерт, то в театр. К подъезду их дома с шиком подкатывала грузная черная машина.

Ядвига Аполлинариевна радовалась. Не будет больше она волноваться по вечерам, что ее дочь целуется в темном подъезде с каким-то красноармейцем. А ведь был такой случай. Доброжелательная соседка со второго этажа описала все с красочными — явно выдуманными — подробностями. На ее испуганный вопрос Нонна ответила тогда без тени смущения:

— Целовались! А что? Я его люблю!

Слава богу, все обошлось благополучно!

Перед Новым годом Яков Макарович Душенков сделал предложение. (Как это не походило на его первый брак! Марине он не делал никаких предложений. На третий день знакомства она пришла к нему вечером в гости, да так и осталась.)

После объяснения Якова Макаровича Нонна заперлась в своей комнате и расплакалась. Традиция, что ли, такая! Яков Макарович ей нравился. Нравилось его спокойное, мужественное, всегда чисто выбритое, чуть атласное лицо, ровный характер, во всем заметная любовь к ней. И все же было страшно. Сама не знала почему.

Нет, знала! Знала и не хотела признаваться себе самой. Было жаль высокого сероглазого мальчика, что так пристально смотрел на нее в Третьяковской галерее. Помнила его слова: «Никогда я не забуду номер вашего телефона!»

Глупости! Детство! Уехал, забыл. Забыл и памятник Гоголю, и арку станции метро «Дворец Советов» на бледном вечернем небе Замоскворечья, и первый поцелуй в темном подъезде… Все забыл!

Позвала мать.

— Мама! Скажи мне правду. Тогда из Ленинграда от Сергея писем не было?

Ядвига Аполлинариевна испугалась не на шутку. Неужели Нонна опять вспомнила старое и может потерять такого человека, как Яков Макарович.

— Конечно, не было, Нонночка, я сколько раз тебе говорила, что не было. Почему ты мне не веришь?

— Дай честное слово.

— Честное слово!

Нонна нахмурилась. Стояла в нерешительности.

— Вот что, мама! Ты говоришь, что я для тебя самый дорогой человек. Поклянись сейчас моей жизнью, что писем от Сергея не было.

— Нонночка! Ради бога! Что ты выдумываешь? Ты обижаешь меня.

— Поклянись!

— Зачем ты так мучаешь меня?

— Поклянись! Иначе я откажу Якову Макаровичу.

Как на весах. На одной чаше маленькое, ничего не значащее пустяковое слово: «клянусь», на другой — вся будущая жизнь, счастье дочери.

— Клянусь! — чуть слышно прошептала Ядвига Аполлинариевна и заплакала.

Свадьбу сыграли в небольшом банкетном зале ресторана «Арагви». Гости главным образом были со стороны невесты: подруги Нонны по школе и консерватории. Со стороны жениха пришел только один старый товарищ и земляк полковник Петр Николаевич Афанасьев. Большой, грузный, лобастый человек, добродушный и простой, сразу всем поправившийся. Под стать Петру Николаевичу была и его жена, Мария Степановна, или просто Мура. Имя это шло ей чрезвычайно. Маленькая, кругленькая, как сдобная булочка, приветливая и ласковая. По специальности она была хирургом, и никак не верилось, что такая мягкая уютная женщина способна взять в руки нож и кромсать живое человеческое тело. Яков Макарович любил Афанасьевых, дорожил их дружбой, в Москве они были у него самыми близкими людьми.

Свадьба как свадьба! Пили «Советское шампанское», кричали «горько!», танцевали в вестибюле второго этажа. Нонне, выпившей несколько бокалов шампанского, все казалось замечательным: и тосты, и музыка, и блеск стола, и, конечно, Яков, красивый, сияющий, не спускающий с нее влюбленных покорных глаз.

Разъезжались поздно, часа в три ночи. Площадь перед рестораном, непривычно пустынная, казалась огромной. По улице Горького редко проносились автомобили. У ресторана вытянулась вереница машин — ждали их. Первым, у самого выхода, темнел черный ЗИС. У Нонны немного кружилась голова, и, когда сели в машину, она, усталая и счастливая, прижалась к Якову. Он нежно обнял ее за плечи. Навстречу летели темные спящие дома, шумные липы Ленинградского шоссе. Яков все крепче прижимал к себе совсем ослабевшую Нонну, и его горячие, пахнущие вином губы искали и находили ее рот.

Только когда справа темной тучей надвинулся Петровский парк и Нонна увидела одинокую скамью, освещенную выглянувшей из-за замка луной, и на скамье целующуюся пару, вдруг вспомнила такую же скамью на Гоголевском бульваре, и фонари в темных кронах лип, и Сережу…