Всё ради любви - [2]

— Ливви наготовила три кастрюли, — проговорила она. — А Мира, наверное, связала крючком новую скатерть и сшила в подарок фартуки.

— На прошлой неделе у тебя было два совещания по рекламе и одна съемка рекламного ролика. Сомневаюсь, что у тебя осталось время что-нибудь приготовить.

Бедный Конлан! За четырнадцать лет брака он так и не понял, что движущая сила семейства Десариа заключена в готовке. Приготовление еды было не просто работой или хобби, а превратилось в своего рода валюту. Только вот у Энджи этой валюты не было. Отцу, которого она боготворила, даже нравилось, что она не умеет готовить. Он считал это признаком ее успешности. Иммигрант, приехавший в страну с четырьмя долларами в кармане и зарабатывавший тем, что кормил другие иммигрантские семьи, он гордился тем, что его младшая дочь делает карьеру своими мозгами, а не руками.

— Пошли, — сказала Энджи, убирая подальше воспоминания об отце.

Она вышла из машины и открыла багажник. Внутри стояли картонные коробки: одна — с дорогущим шоколадным тортом, сделанным на заказ фирмой «Тихоокеанские десерты», и другая — с умопомрачительным лимонным пирогом. Вынимая гостинцы, она представляла, кто и как прокомментирует ее неумение готовить. Ведь ей, младшей дочери — «принцессе», — разрешалось рисовать красками, или болтать по телефону, или смотреть телевизор, ее же сестрам приходилось вкалывать на кухне, и ей никогда не давали забыть, что папа донельзя избаловал ее. Повзрослев, сестры стали работать в семейном ресторане и нередко с ехидцей говорили ей, что вот это — настоящая работа и с их достижениями не сравнится никакая карьера в рекламном бизнесе.

— Пошли, — сказал Конлан, беря ее за руку.

Они прошли по мощеной дорожке мимо фонтана с изображением Богородицы и поднялись на крыльцо. У двери стояла статуя Христа с приветственно раскинутыми руками. Кто-то повесил зонтик ему на запястье.

Конлан постучал, но потом сам открыл дверь.

Дом был наполнен шумом: громкими голосами, топотом детских ног, стуком льда, насыпаемого в ведерко, смехом. В холле повсюду были брошены горы курток и пальто, на полу была разбросана уличная обувь и пустые коробки из-под еды.

Дети заняли под игры общую комнату. Младшие играли в «Конфетную страну», те, кто постарше, — в дурака. Джейсон, старший племянник Энджи, и ее племянница Сара играли в какую-то компьютерную игру. Когда Энджи вошла, дети завопили и бросились к ней, каждый пытался завладеть ее вниманием. Все ее племянники обожали Энджи, потому что всегда, когда бы они ни попросили, она садилась вместе с ними на пол и включалась в игру, никогда не отказывалась послушать их любимые группы и не читала занудные лекции о том, почему нельзя смотреть те или иные фильмы. В общем, они считали ее «клевой» теткой.

Энджи увидела, что Конлан — в руке у него откуда-то уже появился стакан с выпивкой — разговаривал с Винсом, мужем Миры. Она высвободилась из объятий детей и прошла на кухню. В дверях она на мгновение замерла. Мама стояла у разделочного стола в центре кухни и раскатывала сладкое тесто. Ее лицо и волосы были припорошены мукой. Линзы в ее очках — наследии семидесятых — были величиной с блюдца и увеличивали карие глаза. Крохотные бусинки пота блестели у нее на лбу, скатывались по покрытым мукой щекам и белыми мучнистыми крупинками падали ей на грудь. За пять месяцев, прошедших со смерти папы, она сильно похудела и перестала закрашивать седину. Сейчас ее волосы были снежно-белыми.

Мира стояла у плиты и бросала в кипящую воду клецки. Со спины она выглядела девочкой. Хотя она и выносила четверых детей, она все еще оставалась маленькой и худенькой, похожей на птичку. Она часто носила одежду своих дочерей-подростков и поэтому казалась значительно моложе своих лет, а ей уже исполнился сорок один год. Сегодня ее черные волосы были заплетены в длинную, почти до пояса косу. Она была одета в черные расклешенные брюки с заниженной талией и вязаный свитер с «косами». Она что-то говорила, и в этом не было ничего удивительного: она всегда говорила не переставая. Папа часто шутил, что его старшая дочь жужжит, как высокоскоростной блендер.

Ливви стояла слева от нее и резала моццареллу. В своем черном облегающем шелковом платье она была похожа на шариковую ручку «Бик». На ногах у нее были туфли на высоченных каблуках, а на голове — высокая прическа с начесом. Когда-то Ливви неожиданно для всех уехала из Вест-Энда в Лос-Анджелес, уверенная, что сможет стать моделью, но продержалась там недолго, до того момента, как на одном из собеседований услышала от работодателя: «А теперь я попрошу вас раздеться». Пять лет назад, вскоре после тридцать четвертого дня рождения, она вернулась домой, расстроенная неудачей, опустошенная крушением надежд, и привезла с собой двух маленьких сыновей, рожденных от мужчины, которого никто из родственников никогда не видел. Ливви стала работать в семейном ресторане, но работу свою она не любила. Она всегда хотела жить в мегаполисе и считала, что попала в ловушку, оставшись в маленьком городке. Сейчас она снова была замужем: короткая церемония состоялась на прошлой неделе в Часовне любви в Лас-Вегасе. Все надеялись, что Сальваторе Траина — удачный выбор номер три — наконец-то сделает ее счастливой.