Все правые руки - [137]

— Еще раз спасибо. И за искренность тоже. Тогда я пойду выполнять свою часть работы.

— Удачи вам, Машенька. И мужества, — по-отечески напутствовал он «стальную леди» новой русской дипломатии.

Закончив говорить, Афанасьев бережно, будто это была неразорвавшаяся граната с вынутой чекой, передал трубку Михайлову. Затем, откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза. Казалось, что он медитирует перед принятием судьбоносного решения, поэтому никто из присутствующих не посмел украсть у него эти последние мгновения перед прыжком через пропасть. Все понимали — ему нужно собраться. На балконе повисла липкая и от того более неприятная тишина. Там, внизу, словно почуяв наступление момента принятия окончательного решения, тоже притихли, хоть и не слышали этого последнего разговора. В немом ожидании прошла минута, потом другая. Соратники тревожно всматривались в черты своего лидера, а он погруженный в свой внутренний мир, о котором они не имели даже малейшего представления, словно спал, настолько спокойны и благообразны были его черты лица в этот момент. Все были убеждены, что он собирается с силами, чтобы ухнуть с головой в море грозной неизвестности. На самом же деле ничего такого не было. Просто он действительно спал, утомленный нервным перенапряжением всех последних дней. И снились ему не грядущие битвы, не победные марши и не сонмы врагов, склонивших свои выи перед мощью русского оружия. Снилось ему далекое детство, деревня и бабушка. Она только что вышла из стайки, где доила корову и в руках у нее была полная крынка душистого и теплого молока. А он еще совсем маленький, лет четырех-пяти, босой и в белой рубашонке до колен ухватив тяжелую крынку обеими руками, жадно подносит ее ко рту, вдыхая травяной аромат молока. Торопясь, он делает первые большие глотки, не справляется, захлебывается и молоко начинает течь сначала по подбородку, а потом заливает всю рубаху. Бабушка начинает ласково смеяться, и он от ее слов тоже повторяет ее смех, а потому еще больше захлебывается, но крынку не опускает. Он беззаботно смеется там в своем далеком и уже давно позабытом детстве, и улыбается здесь — в суровой своей действительности.

Вечно порывистый в своих поступках и нетерпеливый по характеру Рудов, словно кем-то вынужденный постоянно плясать на горячих углях, видя улыбающегося с закрытыми глазами Афанасьева, завозился в своем кресле и негромко кашлянул, вытаскивая из нирваны своего друга, а теперь уже и руководителя целой страны. Афанасьев, услышав покашливание, медленно разлепил глаза, нехотя возвращаясь в жестокий и несправедливый мир, где нет добрых бабушкиных рук, теплого коровьего бока и белого душистого молока. Но зато есть кровь и гибель тысяч людей, и он, сейчас должен был одним кивком головы многократно увеличить потоки смертей и страданий. Он глубоко вздохнул и провел рукой по лицу, снимая остатки мимолетного наваждения.

— Рубикон перейден. И назад дороги нет. Сергей Иванович, как Глава Высшего Военного Совета, приказываю вам, как Начальнику Главного Оперативного Управления отдать все необходимые распоряжения по проведению боевой операции в отношении Вооруженных Сил Украины, — официальным и от того немного выспоренным тоном произнес он.

— Есть, отдать все необходимые распоряжения, — ответил ему в той же тональности, но с торжествующими нотками Рудов.

И будто невидимая дрожь от этих слов прошла по всему залу. Замеревшая до этого в немом ожидании дежурная группа операторов, словно сбрызнутая живой водой вновь начала свою работу. Так же, как и с утра, началась напряженная, но еле заметная глазу подготовительная суета.

Подвинув к себе микрофон, Рудов, слегка прочистив голосовые связки порыкиванием, отдал свой первый приказ:

— Всем! Всем! Всем! Объявляю пятиминутную готовность всем боевым подразделениям Западного и Центрального округов, а также сил Черноморского и Балтийского флотов. Воздушно-Космическим Силам приготовиться к отражению массированной атаки по всему периметру ответственности.

Афанасьев бросил слегка недоуменный взгляд на подобравшегося и напружинившегося в своем кресле Сергея Ивановича. Тот, покосившись на Главу кратко пояснил:

— На всякий случай. Вдруг Трамп очертя голову полезет.

Афанасьев пожал плечами и махнул рукой, типа «делай, что хочешь», но говорить ничего не стал. Управляющий войсками должен быть один, и никто не смеет ему мешать в этот период.

— Одинцово! — громко произнес он в микрофон прямой связи.

— На связи, Одинцово! — отрапортовал появившийся на персональном экране Рудова генерал-лейтенант Голубкин.

— Юрий Илларионович, готовьте канал по линии Белгород-Киев с полным подавлением связи.

— У меня уже все готово, — незамедлительно ответил тот.

— Хорошо. Тогда давайте сверим часы. У меня 17 часов 16 минут.

— Аналогично.

— Хорошо. В 17 часов 21 минуту врубайте узким лучом «Красуху-4» по генеральной линии.

— Есть!

— Через пять минут доложите о состоянии канала, его границе и устойчивости.

— Есть, доложить!

И опять на балконе потекли мучительно долгие минуты молчаливого ожидания. Барышев, Тучков и Юрьев, мало что понимали в специфике работы войск РЭБ, а Афанасьев с Богдановым, следуя корпоративной этике, не сочли для себя возможным, как-то вмешиваться в распоряжения Рудова, который и так хорошо знал свое дело. Наконец, прошли и эти пять минут. Вспыхнул персональный монитор, стоящий перед Сергеем Ивановичем. На экране вновь появилось лицо Голубкина.