Все правители Москвы. 1917–2017 - [60]

«Я изложил Каменеву свое дело. Он долго молчал, а потом ответил мне так:

— Конечно, письмо в жилищный отдел я могу вам дать. Но поверьте — вам от этого будет только хуже.

— Почему хуже?

— А вот почему. Сейчас они просто для вас ничего не сделают, а если вы к ним придете с моим письмом, они будут делать вид, что стараются вас устроить. Вы получите кучу адресов и только замучаетесь, обходя свободные квартиры, но ни одной не возьмете, потому что пригодные для жилья давно заняты, а пустуют такие, в которые вселиться немыслимо.

Я молчу, но сам чувствую, как лицо у меня вытягивается. Каменев после паузы продолжает:

— Конечно, у них есть припрятанные квартиры. Но ведь вы же и сами знаете, что это преступники, они торгуют квартирами, а задаром их вам никогда не укажут.

Снова молчание.

— Если вы непременно хотите, я дам письмо, — повторяет Каменев, — только ведь вы потом проклянете… — Каменев… уходит в свой кабинет и возвращается в шубе с бобровым воротником и в бобровой шапке. Прощаемся. Я тоже хочу уйти, но Ольга Давыдовна (жена Л.Б. Каменева — Ю. А.) меня удерживает…»

К председателю Моссовета обращались с самыми различными просьбами. «Со свойственной ему добротой и гуманностью» он решал возникавшие проблемы и особенно часто заступался за несправедливо арестованных, спасая многих от гибели (он помог историку, публицисту и мемуаристу А.А. Кизеветтеру, писателю, поэту и драматургу И.А. Новикову).

В числе просителей у Каменева побывал и Федор Шаляпин, с иронией описавший этот визит:

«…Мое серебро еще некоторое время беспокоило социалистическое правительство. Приехав через некоторое время в Москву, я получил из Дома Советов бумагу, в которой мне сказано было очень внушительным языком, что я должен переписать все серебро, которое имею дома, и эту опись представить в Дом Советов для дальнейших распоряжений. Я понимал, конечно, что больше уже не существует ни частных ложек, ни частных вилок — мне внятно и несколько раз объяснили, что это принадлежит народу. Тем не менее я отправился в Дом Советов с намерением как-нибудь убедить самого себя, что я тоже до некоторой степени народ. И в Доме Советов я познакомился по этому случаю с милейшим, очаровательнейшим, но довольно настойчивым, почти резким Л.Б. Каменевым, шурином Троцкого.

Тов. Каменев принял меня очень любезно, совсем по-европейски, что меня не удивило, так как он был по-европейски очень хорошо одет, но, как и прочие, он внятно мне объяснил:

— Конечно, тов. Шаляпин, вы можете пользоваться серебром, но не забывайте ни на одну минуту, что в случае, если это серебро понадобилось бы народу, то народ не будет стесняться с вами и заберет его у вас в любой момент.

Как Подколесин в «Женитьбе» Гоголя, я сказал:

— Хорошо, хорошо. Но… но позвольте мне, тов. Каменев, уверить вас, что ни одной ложки и ни одной вилки я не утаю и в случае надобности отдам все вилки и все ложки народу. Однако разрешите мне описи не составлять, и вот почему…

— Почему?

— Потому, что ко мне уже товарищи приезжали и серебро забирали. А если я составлю опись оставшегося, то отнимут уже по описи, то есть решительно все…

Весело посмотрел на меня мой милый революционер и сказал:

— Пожалуй, вы правы. Жуликов много.

Лев Борисович приятельски как-то расположился ко мне сразу и по поводу народа и его нужд говорил со мною еще минут 15. Мило и весело объяснил он мне, что народ исстрадался, что начинается новая эра, что эксплуататоры и, вообще, подлецы и империалисты больше существовать не будут, не только в России, но и во всем мире.

Это говорилось так приятно, что я подумал:

«Вот с такими революционерами как-то и жить приятнее: если он и засадит тебя в тюрьму, то по крайней мере у решетки весело пожмет руку»…

Пользуясь расположением сановника, я ему тут же бухнул:

— Это вы очень хорошо говорили о народе и империалистах, а надпись над Домом Советов сделали нехорошую.

— Как нехорошую?

— «Мир хижинам, война дворцам». А по-моему, народу так надоели эти хижины. Вот написали бы:» мир дворцам, война хижинам», было бы, пожалуй, лучше.

Лев Борисович, по-моему, не очень мне на мою бутаду (остроумный выпад. — Ю. А.) возражал: это, мол, надо понимать духовно…

А пока я старался понять это духовно, дома уже кто-то приходил высказывать соображения, что картины, которые у меня висят, тоже народные.

— Почему это вы один любуетесь на них? Хе… хе… Народ тоже картины любит…

«Пожалуй, правда, — думал я, — но когда я затем видал эти картины в Берлине на выставке у антикваров, я спрашивал себя, о каком же народе он толковал, — русском или немецком?»

Между тем, для этого революционера надвигались тяжелые времена. Смерть В.И. Ленина, с которым Каменев был связан личной дружбой, наложила трагический отпечаток на его последующую жизнь. Началась ожесточенная борьба за «ленинское наследие». Объединившись с Каменевым и Зиновьевым в борьбе против Троцкого, Сталин одновременно вступил в тайное политическое соперничество с товарищами по триумвирату, который распался осенью 1925 года. В это время Каменев и Зиновьев вместе с Крупской и Сокольниковым выдвинули «платформу четырех», известную под названием «Новой» или Ленинградской оппозиции. Рассматривая нэп как «тактику пролетарской революции в крестьянской стране при затяжке мировой революции», оппозиционеры выступили с критикой линии партии, осуждали произвол сталинского секретариата и требовали отказаться от лозунга, выдвинутого Бухариным: «Всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство».