Все по местам! - [37]

— Радволин слушает. Здравствуйте, товарищ Строганов! Давно не был? Болел целый месяц, только третьего дня вышел. Чем болел? Да, им самым. Без осложнений. Спасибо, товарищ Строганов, ни в чем не нуждаюсь. Честно. Может, от обкома какая-нибудь помощь заводу требуется? С дровами плохо? Для детского сада? Так, так, так…

Слободкин слушал и ушам своим не верил. Глаза запали куда-то, как у мороженого судака, щеки тоже ввалились — белые, почти прозрачные, а послушаешь — довоенный стахановец да и только! Ни в чем не нуждаюсь! Честно! Спасибо!

Слободкин удивленно глядел на Радволина, а тот продолжал:

— Понимаю, товарищ Строганов, понимаю. С дровами поможем. Обязательно! У нас тут отряд лесорубов формируется. Вы нам несколько человек в него не подбросите? Сейчас никак не можете? А недельки через полторы? Тоже нет? Да, да, знамя, понимаю. Ну, что ж, выкрутимся как-нибудь. Нет, вполне серьезно, выкрутимся. Делегата на фронт от обкома с подарками? Надо бы. А от завода? Так, может быть, одним обойдемся, раз так плохо с людьми? Есть предложение послать общего делегата — от вас и от нас. Кого? Дайте денек на размышление. Даете? Добре! Еще раз спасибо, товарищ Строганов. До свидания.

Радволин положил трубку, обернулся к Слободкину:

— Все слышал?

— Слышал.

— Дров для детсада действительно подкинем, а насчет делегата на фронт с тобой хочу посоветоваться. Послушай, а ты сам не рванул бы, а? Слободкин растерялся.

— Я совершенно серьезно. Заводской? Заводской. Комсомолец? Комсомолец. Един в двух лицах. А главное, фронтовик! Да ты в это дело всю душу вложишь. Сейчас идет сбор подарков и на заводе и в городе. У нас кисеты шьют, носки и варежки вяжут, у вас зажигалки, мундштуки готовят. Представляешь, явишься с таким добром!

Слободкина не нужно было больше агитировать. Он боялся теперь только одного — не передумал бы Радволин, не запротестовал бы Строганов…

Секретарь, поняв, что угодил Слободкину, продолжал развивать свою мысль:

— Строганова я на себя беру, у нас с ним расхождений не будет. Да и дня на два всего отлучишься-то. Как — нибудь перебьются. Самолетом туда, самолетом обратно. Подарки вручишь, речь скажешь и обратно. Поверишь, я бы сам катнул, не раздумывая. Не пустят — под Новый год летал и то со скандалом. Дай другим, скажут, это уж точно. А у меня мечта знаешь какая? Совсем податься туда. Не простая это штука, но если захочешь, все можно сделать. Надо только очень хотеть. Согласен?

Слободкин неуверенно кивнул, не зная еще толком, как отнестись к откровенности секретаря. Тот, почувствовав, что сказал, пожалуй, лишнее, спохватился:

— Только, чур, между нами! Ни одному человеку ни слова. Ни единому! Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал.

Он взял Слободкина за руку, подвел его вплотную к карте. — Я вчера у летчиков был. Они знают не только погоду на месяц вперед, но вообще все на свете. Хочешь их прогноз военных операций услышать?

— Конечно.

— Так вот. Немцы сделают все, чтобы попытаться разбить наши войска на юге, захватить Кавказ, прорваться к Волге, овладеть Сталинградом. В настоящее время на фронте, растянувшемся от Баренцева до Черного, у них под ружьем более шести миллионов человек.

— А у нас?

— У нас тоже, думаю, не меньше, но в технике мы еще уступаем. Немецкие рамы, например, всюду висят, над каждым мостом, над каждой дорогой.

— Какой же вывод?

— О своем выводе я уже сказал тебе. Мечтаю при первой возможности в самом пекле побывать. А ты? Скажи откровенно.

— Откровенно? А ты не выдашь? Должность твоя против меня не сработает?

— Можешь не продолжать, все ясно, десантник, — усмехнулся Радволин. — И не сомневайся, не сработает должность. Исключение сделает, так и быть. Секретность номер один.

Уже дома поздно вечеров, перебирая в памяти события этого дня, Слободкин спросил Зимовца:

— Не надоел я тебе?

— Вопрос глупый, — равнодушно ответил Зимовец.

— Нет, серьезно, то полкойки мне отдай, то полпайки…

— Ты опять за свое?

— Эх, Зимовец, Зимовец, если бы ты знал, как мне тошно сейчас!

— Что в обкоме узнал?

— На фронт ушла. Добровольцем. Сам Радволин со мной говорил.

— И где же она теперь?

— Никто не знает. Наведем, дескать, справки, жди. Потом еще карту показал. Глянул, нехорошо мне стало: вся в флажках сверху донизу…

— Ты что, карты фронта давно не видел?

— Давно. А в мыслях это как-то не так все выглядит.

— Просто у тебя настроение дрянь, вот и весь белый свет не мил.

— Не знаю, может, и прав ты, Зимовец. Худо, худо мне, худо. Так худо никогда еще не было.

— Ну и что же ты надумал?

— Ни черта не надумал, отстань от меня! Что можно надумать в моем положении?

Слободкин никак не мог прийти в себя после встречи с Радволиным. Мысли все к Ине возвращались, с любой тропинки к ней находили свороток. Он вспомнил почему-то, как подается на заводе сигнал воздушной тревоги, и прицепился к слову. Такое уж у него действительно настроение было сегодня. На Зимовца зарычал. Теперь слово не то попалось. Все по местам! — если в масштабах цеха или завода взять, то, конечно, все правильно. Каждый при том деле, какое ему поручено. А если шире взглянуть — концы с концами не сходятся, нет. Вот Ина, например. По крайней мере поменяться бы ему с ней местами. Интересно, что Зимовец об этом думает? И думает ли сейчас вообще о чем-нибудь. Нос заострился, щеки втянулись. Устал, не помнит небось, где был днем и что делал. Спит и за всю ночь не перевернется ни разу с боку на бок. С одной стороны, это хорошо, конечно, с другой…