Все по местам! - [28]

Это так думал Слободкин, но когда за спиной его раздался голос Зимовца, рассердился совсем по-другому:

— Ну, где тебя носит нелегкая столько времени?

— Неблагодарная душа. По твоим делам бегал во все концы, а ты…

— По каким еще?

— УДП оформлял. На, держи! — Зимовец сердито сунул в руку Слободкина пеструю бумажку.

— Что это?..

— УДП, говорю. Усиленное, дополнительное питание. Дали как бывшему фронтовику.

Слободкин повертел перед глазами непонятный листок.

— А у тебя есть это УДП?

— Было, когда чувствовал себя плохо.

— А кто знал про твое самочувствие? Ты, что, жаловался? К врачам ходил?

— Нет, не ходил. Просто подошел ко мне как-то парторг Строганов и говорит: Зимовец, на тебе лица нет.

— Ну, ладно, допустим. Дальше?

— Дальше спрашивает: Фронтовик? Фронтовик, говорю.

— Уже не сходится, — не без ехидства заметил Слободкин.

— Что не сходится?

— По фамилии знает, а что фронтовик, запамятовал? Да и форма на тебе, он же видит.

— Про фронт это он для других сказал. Он фронтовиков всегда в пример ставит.

— И что же, сам взял и выдал тебе УДП?

— Зачем сам? Он мне записку дал в завком, а там уж оформили по всем правилам.

— Но меня он вообще видел одна раз за все время, твой Строганов.

— Но знать о тебе знает. И не вздумай артачиться. Это же смешно и глупо в конце концов!

Зимовец начал сердиться по-настоящему. Поймав его взгляд, Слободкин отступил:

— А!.. Пусть будет по-твоему. Только с условием.

— С каким еще условием?

— На нас на двоих. Как фронтовику, тебе половину прописываю.

— Немного ли лишних слов вокруг такого пустяка? Если бы ты знал, что это за штука УДП, ты бы, ей-богу, не тратил пороха попусту. Не слышал, как заводские остряки это дело расшифровали?

— Нет, не слышал.

— Умрешь Днем Позже.

— Действительно, остряки!

— С шуткой оно все-таки веселей как-то. Ты сам говорил.

— Это верно. Ну, ладно, идем, отпробуем твоего усиленного. А то мутит даже.

Зимовец был прав. По талону УДП Слободкину плеснули еще один неполный черпак зеленой жижи. Она так густо дымилась, что не успела остыть, пока Слободкин донес миску до стола и разделил порцию надвое.

— Ну вот, а ты отказывался, — заметив, как торопливо Слободкин работает ложкой, сказал Зимовец.

— Ты тоже хвалил УДП не особенно, — ответил ему Слободкин, — а за тобой не угонишься.

— Просто мне в цех надо скорей.

— И мне туда же. Вот и навертываю!

Работа после обеда пошла по-иному. Слободкин почувствовал это с первых минут, с первых оборотов патрона. Мотор загудел ровнее, увереннее, приводной ремень вдруг перестал хлопать. Позднее Слободкин узнал, что во время обеденного перерыва ремень починил шорник, но сейчас готов был отнести и это за счет общего улучшения погоды, как назвал он для себя ту обстановку, которую застал на заводе после возвращения из больницы.

Что же тут, собственно, произошло в его отсутствии? В чем секрет перемен? Кто все это наладил, отрегулировал, привел в порядок? Был ведь почти хаос, от которого у людей порой опускались руки. Было так плохо, что Слободкин не знал, долго ли он, ко всему привыкший человек, выдержит. Теперь уже можно в этом признаться. А сейчас? Может, это весна все наладила? Осветила солнцем, обогрела теплом, родила надежды. Да, и она, конечно. Но главное было несомненно в том, что дела на фронте стали лучше. Вот и здесь все пошло по иному.

Он говорил так с самим собой, и ему чудилось в эти минуты, что ой слышит биение железного сердца. Железного и в прямом и переносном смысле слова. Да, да, железного. Вот оно гремит сейчас и в его станке. А там, за штабелями желтых ящиков для автопилотов, оно пульсирует в установках, проверяющих приборы на вибрацию. Слободкин отчетливо представил себе большие, сотрясаемые вибраторами столы, на которых закреплены приборы. Ритм их вибрации был ритмом сердца завода. Не слишком частым и не слишком редким — ритмом крепкого, здорового организма. Перенесшего болезнь, но одолевшего ее доблестно и ставшего еще сильнее, еще жизнеспособнее.

Люди, работающие вокруг, показались Слободкину действительно чудо-богатырями из сказки. Не только Каганов, не только Ткачев. Они-то уж само собой. А тот, что в сандалиях по снегу? А Вася Попков, гордо именующий себя бригадой? А Баденков? А дружок его закадычный? Все, все, решительно каждый богатырь! Если б Каганов выполнил свою угрозу и в самом деле продал бы его в газету, он так и написал бы обо всех этих людях — богатыри. Ни холод, ни голод им не страшен, ни тиф, ни бомбежка их не берет. То есть, берет, конечно, и еще как берет! Прямо за жабры. Но они не сдаются, лапок к верху не тянут — в этом и есть их сила. Железное сердце в железных людях. Подумать только! В таких условиях ни на минуту не остановили выпуск приборов и постепенно все наращивают и наращивают темп работы. Приборы конвейером идут на фронт. Сплошным потоком. Не остановятся ни на миг колеса и пропеллеры России!

Хорошо на душе у Слободкина становилось от этих мыслей. К нему постепенно приходило ощущение, что и сам он среди этих людей что-то значит, чего-то стоит в конечном счете. Вместе с ними, среди них он, пожалуй, способен на большее, чем может показаться на первый взгляд.