- Прямой смысл это действие равное противодействию. Это неинтересно.
- Как бы там ни было, - вставил я, - поводом для нашей встречи, в моих, по крайней мере, мыслях, будут намеки и вскользь вами сказанные слова о ваших литературных усилиях. Но не шоколад.
- Виноват, виноват... я именно в литературном тоне говорил о шоколадной рубашке. В поэтическом даже. Хэ-хэ.
- Хотите в будущую пятницу в шесть вечера? Вы заедете за мной и мы совместно отправимся пить виски?
- Хорошо, - согласился он, покорно. - Но Зоя? Надо ли мне ее взять с собой?
- Всегда буду рад видеть Зою, - ответил я, с галантностью, - но мне кажется, что предмет нашего будущего разговора касается только нас.
- А как же насчет шоколадной рубашки?
Декорацию наших упаковок я, до сих пор, поручал давно мне известной рисовальщице и поводов для перемены не было. Не знаю, какому я подчинился импульсу, какая и куда протянулась от этой секунды нить и с какой, еще не родившейся секундой меня связала, - только я ответил:
- Зоя может принести набросок сюда. Сколько дней вам нужно чтобы его сделать?
- Дня два, три. Скажем, четыре.
- Как только он будет готов, приходите в девять утра. Я скажу, чтобы вас провели ко мне.
Я встал. Они распрощались и вышли.
10.
Я застал Мари в слезах. Я не знал, что сказать, тем более, что повод для огорчения мне казался недостаточным. Я даже подумал, что {37} необычайная чувствительность Мари и ее нервы должны быть не при чем, что на этот раз она жертва неизвестных мне совпадений, тяжести которых не смогла вынести. Глядя на ее вздрагивающие плечи, что-то бормоча об увеличении предложенного за квартиру отступного, я чувствовал, что иду по пути ложному, что у таких практических шагов, в ее глазах, настоящего веса быть не может.
- Я знаю, что все кончено, - шептала она, сквозь слезы. - Единственный подарок, который я могла тебе сделать, у меня вырвали из рук!..
Присев рядом с ней, я тихонько гладил ее волосы, нежно целовал мокрые щеки и повторял:
- Мари, милая Мари, милая моя Мари...
- Мне кажется, - промолвила она, еле слышно, - что если так вышло, то это плохой признак, что это навлечет на нас несчастье...
Как опровергнуть, как разрушить такое расположение мыслей? Не споря же, не выдвигая цепь логических доказательств?
- Я знаю, что я суеверна, - продолжала она, - и знаю, что это глупо. Но это так, и себя переменить я не могу.
- Не плачь, не плачь, моя Мари милая, ведь ты моя, и будешь еще больше моей, будешь совсем моей. С тобой мне будет хорошо не только в какой угодно квартире, но и в пещере, в лесу, в пустыне... Ничего от тебя, кроме тебя самой, не хочу.
Но она не слышала. Она точно к чему-то присматривалась, точно что-то видела.
- Анжель, - прошептала она, закрывая лицо руками. И напрасными были мои повторные утешения.
- Нам надо разойтись, пока еще не поздно, пока еще ничего не было, бормотала она.
Я ответил:
- Я тебя люблю. Очень. Я не могу без тебя жить. Все остальное не считается.
- Ты найдешь другую.
- Мне никого кроме тебя не надо. И тебе тоже только я нужен. Не плачь, успокойся. Все будет хорошо. Я все устрою. У меня права. Я решаю.
Было ли, на этот раз, в моем голосе что-нибудь достаточно уверенное, требовательное? Или просто она выплакала свои слезы? Так или иначе она стала успокаиваться. Оставшись близ нее теперь в молчании, прислушиваясь к ее делавшемуся мерным дыханию, я понял, что она уснула, и накрыв ее пледом, тихонько вышел.
11.
Зоя, появилась в бюро на следующий же день вечером, когда я собирался уходить. Стандардистка мне позже рассказала, что {38} пришедшая почти в шесть Зоя так настаивала, что пришлось уступить. Когда я вышел в приемную, Зоя стояла около двери, с палкой в руках.
- Я принесла набросок, - сказала она, не здороваясь.
- Но вы же сами говорили, что вам нужно два-три дня.
- Этот мне удался сразу. Я нахожу его настолько хорошим, что решила с вами посоветоваться. Если вы одобрите, я завтра отделаю, и послезавтра утром сдам.
Она вынула из папки рисунок. Должен признать, что он мне и не понравился, и не не понравился: он меня поразил. Он мгновенно вызвал во мне ряд мыслей, прямого отношения к коммерческой сторона дела не имевших.
Из-за замысловатых букв, в духе славянской вязи, и из-за не то куполов церквей, или крыш погод, прямо мне в зрачки смотрели два глаза Аллота. И так искусно были они переданы, что непосвященный их сразу не отличил бы, а может и вообще не отличил бы. Но мне-то они были видны! И тотчас я подумал, что согласись я на эту декорацию упаковки, глаза Аллота окажутся в магазинах, где продается мой шоколад, и оттуда проникнут в комнаты, спальни, детские, чтобы следить за тем, как его едят дети, женщины, девушки. Соглядатаем я пошлю в эти детские и спальни Леонарда Аллота! Ему поручу наблюдать за последствиями покупки моего производства! Окажется ли он, таким путем, сопричастным моему предприятию, подпаду ли я сам под его влияние? Надо ли стараться этого избежать, или надо это поощрить?
Кроме впечатления, произведенного рисунком, был еще вопрос о том, почему Зоя выбрала этот сюжет? Чтобы хоть приблизительно понять в чем дело, я прибег к хитрости.
