Всё от земли - [7]

— У тебя, часом, крыша не протекает, Григорий Александрович? — сошлись к его полю соседи по земельным наделам.

— Крыша не протекает, — ничуть не обиделся сеятель, — а небо прохудится и дожди зарядят на все лето, эвон какой туман падал на Мокия мокрого. Так что не ждите нынче, мужички, хлеба от паров, на парах пшеничка зарастется, поляжет и на корню погниет. И сена погниют. А овсу ни хвороба не доспеется, надурит — верблюд стоя спрячется. Оно, конечно, и овес не вызреет, шибко зеленый год намечается, так я хоть с кормами скотине горя знать не буду: свалю лобогрейкой под самый снегопад да из-под снега и стану помаленьку возить. С такого корму коровки мои и зимой не токо доиться — прудить молоком зачнут.

Так и получилось. Но лирическое отступление это допущено здесь совсем не для того, чтобы подсказать тему диссертации о заведомо поздних посевах викоовсяных кормовых смесей и как влияла бы консервация холодом на их питательные свойства, хотя почему бы и не отважиться на такой опыт? Изменилось бы многое, начиная от сезонности полевых работ и до концентрации энергозатрат. И довольно об этом, а вот как сумел неграмотный мужичок так потрафить, что сегодня, допустим, к вечеру он закончил косовицу своей овсяной полоски, а ночью снег выпал и не растаял больше? Радио тогда не было, метеорологи по нему с долгосрочными прогнозами не выступали, но если и выступают теперь, то обещают жаркий май вместо фактических сильных заморозков на почве. И пересевают потом целые районы после таких «прогнозов» кукурузу, подсолнечник, однолетние травы, картофель, капусту, рапс. Вон она где, высокая себестоимость мясомолочной продукции! Да и вообще всей продукции сельского хозяйства, потому что всё — от земли. Погода, могут возразить синоптики, — не дышло, и так далее. Верно. И все же нельзя им забывать, что погода и в основном, и прежде всего, и только на сельское хозяйство влияет.

А не влияет ли на структуру стада (любого) структура строительная с ее комплексными железобетонными стенами полуметровой толщины и шиферными крышами, через которые ни ультра, ни инфралучи не могут пробиться к живому организму, не говоря уж о сырости и духоте в них и неимоверной дороговизне? И не потому ли всему этому, вместе взятому, рождаются телята настолько слабыми, что треть их погибает? Треть. Если верить статистике.

Но воистину нет худа без добра: некоторым падеж молодняка помогает перевыполнять план по сдаче мяса государству и получать за это премии. И все до того просто, что диву даешься.

Не выдержали условий содержания и правил кормления два десятка телят. Вынесли их из детского отделения, чтобы оставшимся в живых пока попросторней стало, «склали» штабелем, прикинули, сколько приблизительно они потянули бы — ага, с полтонны потянули бы. Хорошо. И режут могутную корову-яловицу. Корову оформляют как падеж одной головы крупного рогатого, а мясо в чистом весе сдают как от вынужденного забоя двадцати голов молодняка того же самого крупного рогатого. Кругом выгода. И технология такая, думается, не в одном Карталинском районе. Карталы вон где, а в областном здании агропромышленного комитета наслышаны о ней неплохо и вроде бы даже как считают оное нормальным стилем работы и руководства на местах.

Промелькнуло как-то сообщение, что принесла корова сразу пятерых телят. Пятый, правда, мертворожденный, но все равно феномен: тройня — редкость. Да никакая она не редкость: у некоторых ветврачей, зоотехников, бригадиров, скотников, доярок, поярок чуть ли не каждый год от одной нетели в личном хозяйстве по три бычка матереет на молоке из грелок. А все потому, что одной веревочкой бывают они все связаны: нажива любым путем.

Ненадежная связка. Ненадежная даже в таком безопасном, безответственном и увлекательном виде спорта как равнинный альпинизм. Все до поры до времени.

Реки из капель

Капля камень точит. Поэтому, наверно, и появился как-то на дверях одного из домов в центре Челябинска самодельный плакатик: фанера, на фанеру наклеен кусок географической карты с миллионным городом, раздвоенным голубой прожилкой, над символом — черный силуэт обыкновенного бытового водопроводного крана в натуральную величину, капающая из крана сиротливо подсиненная капля и ниже надпись: «Так исчезают реки, товарищи жильцы».

Кстати, и возникают они так же, из капель. И выходят из берегов из-за них же. У арабов бытует поверье, что каждый разлив Нила начинается с одной-единственной капли — слезы, упавшей в него…

Сходство по мысли, конечно, поразительное, хотя можно судить и спорить, где четче и глубже и где образней и конкретней выражена эта «капельная» философия: в египетском варианте или в трех словах челябинского слесаря-сантехника, которого допекли-таки жалобы на перебои с подачей воды. Но можно и не спорить, а просто задуматься над тем, что египетскому варианту — тысячелетия, а челябинскому — какой-нибудь год.

Да и речь дальше пойдет не о законах развития природы и даже не о гидрологии и проблемах разумного использования водных ресурсов, такие разговоры ведутся теперь и довольно часто, но так и не изобретен снова деревенский рукомойник хотя бы, из которого лилась вода, пока пригоршню под ним держали. В пассажирских вагонах, правда, есть какая-то его модификация, но люди большую часть жизни сидят дома, чем ездят в поездах, и реки продолжают исчезать. И реки, и озера. И гораздо быстрее, чем тогда, когда человек знал только материнское молоко и природную воду, и все беды и радости его, как, впрочем, и сама жизнь вообще на земле, были связаны долгое время и зависели от нее, пока не откопал он нефть и не потекли реки горючего, иссякая тоже по каплям и становясь причиной стихийного бедствия.