Все нечестные святые - [31]

Подобные развлечения вполне могли бы раз и навсегда отбить у Пита охоту к труду, но, к счастью для него, налетела буря, и всё вокруг потемнело. Пустыня, решив привлечь внимание юноши, резко выдохнула, так что в воздух поднялись пыль и сухая трава. Пит едва-едва успел укрыться в конюшне, состоявшей из шести стойл, а потом зарядил дождь. Молодой человек принялся сгребать в кучу навоз и подметать проход между стойлами. Тяжелая работа, конечно, но всяко лучше, чем обирать несметные полчища личинок колорадского жука.

В конюшне царил полумрак, и Пит почувствовал себя очень уютно – то ли из-за того, что ему не довелось расти рядом с лошадьми, то ли вопреки этому обстоятельству. В настоящее время в стойлах находилось всего две лошади – хотя если посчитать еще не родившегося жеребенка в животе у кобылы, их было три – и все они отличались бешеным норовом. Кобыла так и вовсе была диким животным, и держали ее только потому, что последние пару десятков лет она считалась самым быстрым скакуном в Колорадо, участвовавшим в гонках вокруг бочек. Кобыла эта была такая злая, что убила собственное имя, и теперь люди просто указывали на нее пальцем. Ее продолжали кормить в надежде, что вредное животное вскорости принесет жеребенка и подобреет, но чаяния эти пропали втуне. Вдобавок большие надежды возлагались и на будущего жеребенка, однако истина заключалась в том, что через шесть лет этому скакуну суждено было вынести своего наездника – действующего чемпиона штата в гонках вокруг бочек – за пределы поля и закинуть прямо в витрину местного мебельного магазина.

Помимо кобылы в сарае стоял еще Сальто, американский верховой жеребец, тот самый, на котором несколько лет назад в Бичо Раро прискакал один из пилигримов. Конь оказался на редкость красивым и, хотя Сория не особо интересовались верховой ездой, Сальто посчитали ценным ради будущего потомства. Время от времени люди приезжали издалека, чтобы конь покрыл их кобылок, к тому же платили за эту привилегию огромные суммы. Так что Сальто остался. И всё бы ничего, но конь отличался повышенной нервозностью и полным пренебрежением к заборам. Изо дня в день ему приходилось торчать в стойле, и от этого он делался страшно раздражительным и легковозбудимым, так что приходилось привязывать ему между ушей подушечку, чтобы конь не убился о потолок собственного стойла, если ему вдруг приспичит взвиться на дыбы. Майкл установил в конюшне радио, чтобы успокаивать Сальто и пресечь его попытки совершить побег.

Некоторое время Пит смотрел на Сальто, а потом заметил, что он не единственное человеческое существо в сарае. В одном из пустых стойл сидел какой-то человек и тер щеткой пустые ведра. Желая нарушить молчание и одновременно проявить дружелюбие, Пит сказал:

– Погода просто дурдом, не находите?

Пит не знал, что говорит с одноруким Луисом, у которого, вообще-то, имелось две руки, а прозвали его так потому, что левая его рука была на целый дюйм длиннее правой. Луис использовал свою длиннорукость с пользой: в радиусе пятидесяти миль вокруг никто так красиво не играл на гитаре, как он, и никто не мог так ловко поймать бейсбольный мяч. Вот чего люди о нем не знали: во-первых, Луис коллекционировал перчатки. Всякий раз он покупал две пары, потому что нуждался в перчатках разного размера, причем слишком маленькие перчатки на левую руку складывал в коробку, каковую хранил между матрасом и стеной. Во-вторых, однорукий Луис был большим романтиком и мечтал о том, что где-то живет любовь всей его жизни, и у этой дамы тоже разные руки, и что однажды его бесполезные перчатки на левую руку ей подойдут. Поэтому он хранил эти перчатки в коробке, точно пачку заранее написанных любовных писем, ожидающих, что какое-то любящее сердце их прочтет.

– В Оклахоме погода совсем другая, – предпринял вторую попытку Пит.

– Llueve a cántaros[12], – сказал Луис.

Обмен репликами вышел малопродуктивный, ибо однорукий Луис плохо владел английским, а Пит был из Оклахомы, и его вторым языком было разве что одиночество.

Собеседники пожали плечами, и, закончив мыть ведра, Луис отправился на сеновал, дабы вздремнуть, пока идет дождь.

Итак, Пит остался работать в компании барабанящего по крыше дождя. Тем не менее юноша чувствовал себя почти счастливым – он уже давно так себя не чувствовал.

Жгучая тоска по дому всё еще мучила его, но перед отъездом из Оклахомы Пит пребывал в таком паршивом настроении, что по сравнению с этим всё остальное казалось более обнадеживающим.

Кто-то может грешным делом подумать, будто невозможность для Пита служить в армии так сильно его подкосила из-за того, что семья в нем разочаровалась. На самом деле всё вышло наоборот. Если вы живете среди великанов-людоедов, то разочаровать их – дело нехитрое. Кто-то даже скажет, что людоеды этого заслуживали, в конце концов, на то они и людоеды. Вот только Уайатты отнюдь не были людоедами. Джордж Уайатт, человек резкий и прагматичный, вовсе не был жесток. Он оценил ситуацию и предпринял ряд шагов, чтобы ее исправить. Когда Пит-доктор с рук на руки передал Пита-сына отцу вкупе с вердиктом «к службе непригоден», Джордж снова поразмыслил над ситуацией и по-деловому сообщил отпрыску, что тот сможет найти себе какое-нибудь другое занятие, и вообще он не сомневается, что в любом случае семейное дело продолжит Декстер, так что Питу не стоит думать, будто он уронил честь семьи потомственных военных. Флора Уайатт, мать Пита, вышла замуж за военного, и ее мать вышла замуж за военного, и мать ее матери вышла замуж за военного, и еще в Испании мать матери ее матери вышла замуж за военного – и так далее и тому подобное, вплоть до самых дальних предков матери Пита, а также до самого основания армии. И всё же мать не устыдилась неспособности своего сына служить. Вместо этого она сказала: «Уверена, ты найдешь другой способ послужить своей стране». И Декстер Уайатт, младший брат Пита, больше всех в семье смахивавший на великана-людоеда, сказал: «Я пристрелю всех врагов вместо тебя, Пит».