Все наши ложные «сегодня» - [52]

Часть проблемы состоит в том, что этот мир представляет собой отстойник женоненавистничества, мужского доминирования, совершенно безумных систем гендерных взаимоотношений, которые превалирующая часть населения редко воспринимает в штыки. Там, где я родился, равенство полов является нормой. И я говорю не только о таких фундаментальных понятиях, как равенство в оплате труда. Я имею в виду, что в восприятии мужчин и женщин с точки зрения политики, экономики и культуры нет принципиальной разницы. В моей реальности общественный статус не зависит ни от гениталий, ни от цвета глаз.

Это также означает, что некоторые вещи нашего мира ввергли бы вас в состояние шока. Допустим, в моем мире, когда пара расстается, считается хорошим тоном предложить бывшему партнеру локон своих волос, чтобы он смог заполучить ваш клон, которого он или она могут использовать как заблагорассудится, дабы скрасить расставание. У вашей генетической копии отсутствует сознание: она создана просто для осуществления элементарных физиологических функций. Ну, скажем, для сексуального удовлетворения. А когда бывший переживет утрату, живая кукла будет превращена в биомассу и возвращена изготовителю для дезинфекции. Возможно и повторное применение клона. Понимаю, что вам такое покажется дикостью, но для нас это – банальная обыденность.

Именно поэтому самоуничижительная преданность моей матери по отношению к моему отцу и толкнула меня на скользкую дорожку.

Конечно, я хотел занять место в фокусе ее внимания, но суть в другом! Отец не очень-то и нуждался в ее самопожертвовании. Пока мама была жива, он ее почти не замечал, как, впрочем, и меня. Для такого образа жизни не существовало никакой иной причины, кроме сознательного выбора. А в конечном счете обслуживать отца оказалось даже труднее, чем жить по-иному…

У каждого человека в нашем мире есть почти неограниченные возможности, но похоже, что мать сразу же сделала свой выбор в пользу отца.

Хотя, вероятно, я просто до сих остаюсь сексистом.

Я вернулся к главе одиннадцать и вырезал кое-какие нескромные комментарии о личной жизни своих бывших. Я и еще несколько моих друзей знакомы с ними уже лет семнадцать, и мы нисколько не стеснялись обсуждать их во всяких подробностях, но я не уверен, что Эстер, Меган или Табита разрешили бы мне раскрыть интимные детали их жизни широкой публике. Однако я не собираюсь проявлять неуважение к их памяти и исключать барышень из моего повествования. Нет уж – дудки!

Теперь вы, полагаю, можете представить себе, какое раздражение я вызывал у близких. Они заслужили право на приватность.

Да и с восприятием квартиры Джона произошло то же самое. Сперва я решил, что аскетичное оформление – просто дурацкая бутафория, призванная кружить головы женщинам. Но мало-помалу я сообразил, что таков стиль Джона. Я воспринимал минимализм как пошлую уловку соблазнителя, поскольку именно так поступил бы Том Баррен, будь у него уверенность в собственном вкусе.

Каждый успех в моей жизни, значивший что-либо для меня самого, был связан с удачным впечатлением, произведенным на человека, который поначалу вообще не считал меня привлекательным. Из смерти матери я слепил историю о том, как переспал с бывшими подружками. А из гибели моей реальности – историю о моем разбитом сердце.

Я чувствую себя выше Джона. Я, как ни крути, родился в технократической утопии.

Однако ни фантастические новшества, ни социальные блага не имеют никакого отношения ко мне. Я лишь родился в том мире. Я ничего не привнес в него – кроме моего понимания права личности.

67

Я сплоховал. Нечего тут рассусоливать и болтать о гендерных взаимоотношениях! И зачем я только начал писать о моих новообретенных родственниках (включая сестру Грету) и потерял основную мысль? Я ведь, образно говоря, опять перетасовал карты и увяз в собственном нытье. Мне следовало создать образы отца, матери и сестры и идти дальше.

Ладно уж… Я обедаю в доме родителей (куда пригласили и Грету) – и обнаруживаю, что без малейшего труда могу скользить вдоль разнообразных сюжетных линий чрезвычайно насыщенной мыльной оперы, которую представляет собой жизнь нашей семьи. Похоже, меня хотят ввести в курс дела обстоятельно и тактично.

Сперва начинает говорить мать, и вскоре мне кажется, что я действительно все знаю. Передо мной проносится вереница фактов: общественная жизнь ее факультета, проводимые университетом исследования, интересные и тупые высказывания ее коллег на совещаниях… Разумеется, после ее тирады бразды правления принимает мой отец.

Беседа течет неторопливо. Внезапно мать вспоминает недавнюю беседу с каким-то соседом, затем переключается на другого соседа, а потом и на третьего. Наверное, она хочет проверить мою память. Отец заявляет, что во время ланча со старым приятелем он услышал от него смешной (или, скорее, печальный) анекдот, вызвавший смех сквозь слезы.

Родительские диалоги приправлены язвительными комментариями Греты и разбавлены моими неуверенными шутками, на которые родители реагируют чересчур веселым смехом.

Как уютно и приятно. Насколько мне удобно сидеть за столом и поглощать пищу с совершенно незнакомыми людьми, хотя я постоянно твержу себе, что должен держать ухо востро.