Всё на свете, кроме шила и гвоздя - [46]

Тогда Некрасов почти полностью повернулся к «Новому русскому слову», посылал туда практически все свои рассказики и статьи. Возможности «НРС», газеты по-американски внушительной, двадцатистраничной, да к тому же ежедневной, ни в какое сравнение не шли с худосочной восьмистраничной парижской «Русской мыслью». Выходящей раз в неделю и казавшейся американцам местечковой и келейной газеткой, сообщавшей в основном о задавленных на дорогах собачках и сломанном дверном звонке у муниципального советника.

Вот и сейчас В.П. отвалился от телефона, торжествующе потирая руки. Он только что переговорил с главным редактором.

– Я был горд и заносчив в разговоре! – объявил Вика. – Удалось напечатать стихи Генки Шпаликова!

В «Новом русском слове» от 18 июля 1976 года.

Вступительная фраза Некрасова – «Ваша газета будет первой его посмертной трибуной».

Два стихотворения посвящены В.П. Некрасову.

И без тебя повалит снег,

А мне всё Киев будет сниться.

Ты приходи ко мне во сне

Через границы.

Вырезки из «НРС» будут вклеены Викой в специальный альбом, рядом с фотографиями: Гена с Хуциевым, Гена на киевской кухне напевает мне на магнитофон свои песни, Гена там же улыбается, машет рукой…

Был 1973 год. Уже несколько дней подряд Геннадий Шпаликов повадился приходить к Некрасову ранним утром, часам к шести.

Гена тогда не пил, жил в киевской гостинице, не мог спать и писал стихи. Вернее, переписывал уже написанные, чтоб скрасить одиночество и доставить приятное своему другу Вике. Потом приносил исписанные листочки и клочочки бумаги и подсовывал их под дверь. По утрам Некрасов первым делом шёл к входной двери и радостно объявлял: «Генка опять приходил!» Поднимал с пола листок со стихами, звал меня в кабинет почитать с выражением. Какой талант, причмокивал, какой молодец!

За завтраком Гена пил только пустой кофе, отказываясь от приготовленных мамой оладий или сырников. Был мало похож на молодого симпатягу с фотографии времён фильма «Мне двадцать лет», висящей у Некрасова в кабинете. Одутловатое лицо, некрасивые липкие волосы, дрожащие руки, пот на лбу. Вид нездоровый.

Не улыбался, ходил по пятам за Некрасовым, подробно говорил о новом фильме. Он приехал в Киев пробивать свой сценарий о суворовцах. Рассказывал многие истории о своей учёбе в Киевском суворовском училище.

Через несколько дней Гена отошёл душой, шутил с Вадиком и Милой, а на мою просьбу спеть однажды согласился не ломаясь. Некрасов живо приволок магнитофон, Гену усадили поудобней, Вадик устроился напротив и уставился ему в рот, а Милу попросили выйти в коридор, чтоб не отвлекать исполнителя женской красотой.

Отстукивая рукой такт по столу, Гена куражливо запел свою знаменитую песенку:

Ах, утону я в Западной Двине

Или погибну как-нибудь иначе,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут…

– Так у тебя песня не получается! – сказал Некрасов. – Попробуй спеть нормальным голосом. Не кривляйся!

Гена радостно улыбнулся, как-то просветлённо закивал, мол, конечно, можно спеть и серьёзно… И снова запел, и получилось прекрасно, и он записал другие песни, и радовался, когда Некрасов ему аплодировал в дверях кухни, и позировал, обняв Вадика и меня за плечи, а писатель щёлкнул нас несколько раз…

Листочки, исписанные карандашными строками, лежали в отдельной папочке. Некрасов принёс мне пачечку этих обрывков, клочков и салфеток, покрытых стихами. Разглаживал бумажки, без особого труда разбирая почерк.

– Надо перепечатать, – сказал. – Напечатаем моего Генку в «Новом русском слове», я договорюсь с Седыхом…

А через месяц после публикации в «НРС» Некрасов с ликованием потрясал номером «Советского экрана» с подборкой уже других стихов Гены.

– Смотри, Витька, переплюнули мы их, успели первыми! – радовался по-ребячьи Вика.

Да и мне было приятно…

Пиджак на голое тело

К вечеру Вика позвал меня в кабинет и поделился новостью. Встретил он русского букиниста, тот обещал завтра прийти и показать свои сокровища. Откуда я знаю, сколько стоит, пожал плечами В.П. Наверное, недорого, не будет же этот книжник, человек молодой и начитанный, непомерно ломить цену!

Книжник оказался действительно молодым и речистым, жуком советского замеса, с манерами вокзального соблазнителя. Из огромной сумки выложил товар – издания первой эмиграции, воспоминания, сборники и монографии.

Мы листали, поглаживали и чуть ли не обнюхивали эти редкости. И тут В.П. как бы мяукнул, так странно, что я встрепенулся. Писатель наш был душевно сражён. Держал пачку номеров «Жар-птицы», прекрасного двухмесячного журнала, издаваемого в начале двадцатых годов в Берлине. Художественное издательство А.Э. Когана «Русское искусство», прямо-таки застонал В.П. Смотри: Лукомский, Судейкин, Григорьев… Боже, какие иллюстрации! «Дориан Грей» Аронсона! Билибин, Шагал, Сорин…

Конечно, поддакивал молодой жук, это настоящий антиквариат, он сам выложил на это немалые бабки, но в хорошие руки он отдаст всё со скидкой, без всякого навара для себя. Двести франков номер, сказал он. Я пискляво хахакнул.

Громадная сумма получалась, но В.П. уже пошёл за чековой книжкой, дал жуку чек и ушел с журналами в кабинет. Жук быстренько растворился. С той поры у писателя появилась на первый взгляд богатая мысль: собирать все старые эмигрантские журналы и книги. Через пару лет, погрязнув в книжной мешанине, Вика образумится и прекратит захламлять квартиру, как говорила Мила.