Все мои братья - [9]

Недавно я вместе с Владимиром Наумовым побывала в Дятлицах. Нам довелось впервые увидеть деревню в дневном освещении. Местная жительница Наталья Николаевна Кузнецова, узнав, что мы бывшие фронтовики, воевавшие в здешних краях, рассказала нам много интересного о событиях, относящихся к августу 1941 года.

Наталье Николаевне было тогда тридцать восемь лет. Когда фашисты приблизились к Дятлицам, она спрятала своих пятерых детей в соседней деревне Малое Забородье. Оккупанты установили жестокий режим в занятых ими населенных пунктах. Расстрел ждал каждого, кто осмеливался выйти из своего дома позднее шестнадцати часов.

Вместе с Натальей Николаевной побывали мы на кладбище. Ров, в котором курсанты уничтожили вражескую разведгруппу, зарос травой. Мы с Наумовым, бродя возле этого рва, до мельчайших подробностей восстановили в памяти все, что произошло здесь августовской ночью тридцать лет назад.

— Как сейчас вижу того трусоватого фашиста, который пытался удрать, — сказал Владимир. — Он и на допросе оказался мокрой курицей — все рассказал о своем гарнизоне…

ПРИКАЗАНО СМЕЯТЬСЯ

Атаки фашистов по-прежнему следовали одна за другой. Не жалея боеприпасов, враг вел шквальный огонь. Однако мы не переставали зорко следить за противником. Стоило гитлеровцам сделать хотя бы шаг вперед, как оживали наши огневые точки. Пулеметчики, автоматчики и стрелки дружно отражали натиск врага.

— Да, палит немчура вовсю. Видно, страху хочет нагнать. Только нас теперь на испуг не возьмешь, — спокойно рассуждали «старички» (так мы называли ополченцев). О курсантах и говорить не приходилось. Они действовали с каждым днем все более умело и решительно. Фашисты уже не петушились, как это бывало прежде на нашем участке. Пограничники приучили их ползать и кланяться. Фактически в те августовские дни на Кингисеппском шоссе враг вынужден был перейти к обороне.

— А нам надо переходить к более активным действиям, — рассуждал вслух майор Шорин. Речь шла не о наступлении, разумеется, а о разведывательных поисках, о рейдах и налетах на отдельные гарнизоны, штабы, узлы связи и склады во вражеском тылу.

В один из августовских вечеров произошло нечто необыкновенное. Мне было объявлено, что я иду в разведку в составе группы лейтенанта Григорьева. Того самого Бори Григорьева, в своем отношении к которому я еще не успела разобраться. Догадывался ли он о чем-нибудь? Думаю, что не догадывался.

Перед выходом в разведку тщательно перебирала я содержимое своей санитарной сумки, подгоняла ремень трофейного автомата, подаренного мне курсантами. Когда же лейтенант Григорьев стал проверять нашу готовность к выполнению боевого задания, у меня даже ладони вспотели от страха. Больше всего я боялась, что он найдет какой-нибудь изъян, и он действительно нашел:

— С затвора масло снять, не на склад отправляетесь! — твердо сказал Борис.

Наша большая группа вышла на задание перед рассветом. В ночной темноте лесная дорога показалась мне мрачным туннелем. Еле-еле различая силуэт впереди идущего, я старалась, как и он, ступать бесшумно. Кажется, это у меня получалось. Во всяком случае, лейтенант Григорьев не сделал мне больше ни одного замечания. Нервное напряжение было так велико, что чувство времени и расстояния притупилось. Когда поступил приказ лечь и замаскироваться, мне показалось, что мы все еще находимся где-то недалеко от своего штаба.

Быстро светало. Облачное небо и сырой ветерок предвещали серый день. Силуэты домов деревни Большое Жабино, возле которой мы находились, проступали перед глазами, как изображение на фотобумаге. Вскоре мы увидели возле домов множество повозок и фургонов, автомашин и зачехленных пушек.

Первых вражеских солдат мы заметили часа в четыре утра. Это был, по-видимому, кухонный наряд. Немцы двигались лениво. Они потягивались, кашляли, закуривали. Нам хотелось захватить в плен хотя бы одного из этих полусонных солдат. Кто-то шепотом сказал об этом лейтенанту Григорьеву, наносившему на карту обстановку. Борис, как бы разговаривая с самим собой, еле слышно пробурчал:

— Пожалуй, ни одна сонная тетеря в нашу сторону не пойдет. А в деревню мы сможем зайти только ночью…

«Ничего себе! — подумала я. — Ждать целый день, лежа на сырой земле. И разговаривать нельзя. Это уж слишком». Беспокойство не покидало меня. Все время казалось, что мы плохо замаскированы, что фашисты вот-вот заметят нас. Я попыталась сообщить о своих подозрениях лейтенанту, но он только сердито цыкнул на меня. Больше я разговор не возобновляла. Приказ есть приказ.

Когда наступила темнота и Григорьев дал команду встать, я с большим трудом поднялась из укрытия. Онемевшие ноги отказывались повиноваться. Мы двинулись по направлению к деревне. Моросил мелкий дождик. Где-то далеко, под Гатчиной, ухали пушки. Как я ни всматривалась в темень, мне удавалось разглядеть лишь силуэт лейтенанта, шедшего передо мной. Курсантов не было видно и слышно.

Вдруг мое ухо резанул гортанный говор двигавшихся на нас людей. Они появились внезапно из-за поворота дороги. Это был, видимо, фашистский патруль. Солдаты громко разговаривали. Они проходили мимо нас буквально в нескольких шагах. Я готова была провалиться сквозь землю.