Все могло быть иначе: альтернативы в истории России - [5]

Наконец, следует принимать в расчет то обстоятельство, что нереализованные возможности полностью не исчезают, но по инерции продолжают сказываться и в дальнейшем. Несомненно, история обладает колоссальной инерционностью, ее сложно «столкнуть» с одного пути на другой. В то же время неосторожное действие на вершинах исторического выбора приводит к эпохальным трагедиям, последствия которых история «зализывает» веками. А ставкой в этой игре, как и тысячелетие назад, остаются множество жизней, свобода и духовные связи людей, соотношение культур в их неудержимом соревновании между Добром и Злом, началом божественным и началом животным.

По мнению нашего известного социолога Б. Дубина, «каждый следующий шаг зависит от того, насколько мы поняли свои предыдущие шаги. На этом, собственно, стоит история как сила и история как наука. Имеем ли мы дело, по крайней мере, в советской и постсоветской России с такой историей? Или мы имеем дело с чем-то другим — с синдромами прошлого, с призраками прошлого, снами о прошлом, мечтами о прошлом в виде будущего, которые не подвергаются рационализации, которые в этом смысле имеют совсем другие функции, по-другому живут в обществе и по-другому умирают в нем? Как работать с пробелами, как работать с вычеркнутым, как работать с теми десятками миллионов людей, их сознанием, идеями, книгами, которые не были написаны или не были в свое время доведены до читателя и, тем не менее, составляют некую реальность? Как работать с этой очень сложной реальностью культурного, символического, воображаемого порядка?»[7].

Вызов современности, полагает, в свою очередь, историк А. Балод, это вызов практического использования истории. Существуют две противоположные точки зрения по этому поводу. Сторонники одной из них утверждают, что история не способна ничему научить. Английский историк Дж. П. Тэйлор пишет: «Единственный урок, который можно извлечь, исследуя прошлое, — это бессвязный и непредсказуемый характер человеческой деятельности: история представляет собой цепь случайностей и ошибок». Историки-традиционалисты уверены, что историческая наука должна дистанцироваться от злободневности. Одержимость современными проблемами — не для историка, потому что она снижает научную ценность его работ и, напротив, повышает вероятность того, что он из объективного наблюдателя превратится в рупор интересов одной из противоборствующих политических сил. Сторонники второй точки зрения убеждены в практической значимости науки. История — не отвлеченная дисциплина, ее выводы содержат прямые уроки для всех, кто может и желает учиться. Прошлое и настоящее — это не абстрактные понятия. Гораздо важнее решить конкретные проблемы, стоящие перед обществом[8].

В историческом прошлом каждый из нас ищет опору и оправдание для настоящего. Недаром психологи советуют: если не можете изменить ситуацию, измените свое отношение к ней.

Россия — это извечное противостояние Власти и Бунта, государственного порядка и перманентной революционности, государственности и свободы, Востока и Запада. Наверное, отсюда постоянное ощущение «ненормальности». Мы вышли из «ненормального» Советского Союза, прошли через «ненормальные» реформы «лихих 90-х» и продолжаем ныне существовать в «ненормальной» стране. У нас исторически сложилась культура, в основе которой сожаление об упущенных возможностях, а не удовлетворение уже достигнутым. Культурно-психологический шок, переживаемый при столкновении с изменившейся социальной реальностью, еще более остро манифестирует ощущение утраты привычного пространства ценностей. Сдвиг произойдет, когда в массовом сознании укоренится идея успешности.

Сегодня почти каждому из нас не нравится время, в котором мы живем. Кажется, что большего беспредела и бесправия, чем ныне, в российской истории не было. Но ведь и многие наши предшественники имели похожие суждения на этот счет о своем времени. У Некрасова можно вычитать такие слова: «бывали хуже времена, но не было подлей». Это сказано им о 60-х гг. XIX в., времени начала великих реформ после отмены крепостного права, которые ныне оцениваются как период преображения России, вступления на путь ускоренной модернизации. Наверное, таков характер нашей повседневной психологии. «Мы томимся в ожидании лучших времен, живем надеждами на грядущие свершения, полагаем, что нежданно сбудутся наши самые фантастические чаяния, а на деле оказывается, что мы в этих мечтаниях как-то проглядели свои лучшие дни, они нами уже прожиты и давно остались далеко позади, не внеся ничего существенного в наше бытие»[9].

Пожалуй, самая примечательная черта нашей общественной психологии сказывается в том, что в ней одновременно уживаются ностальгия по прошлому с верой, что в будущем все как-то образуется и все обратится к лучшему, стоит только подождать. А прошлое хорошо тем, что оно, кажется нам, бессильно причинить вред, оно не опасно, и мы можем распорядиться им, не боясь возмездия. И прошлое нам нужно лишь как оправдательный вердикт или как обвинительный приговор.

Поэт Новалис писал: «Прошлое — это тот период времени, о котором мы думаем, что знаем все, но ничего не можем в нем изменить. Будущее — это тот период времени, о котором мы ничего не знаем, но считаем, что сможем там что-то сделать. Настоящее — это прошлое, плавно перетекающее в будущее».