Все люди — враги - [189]

Он почувствовал, как ее руки крепко впились в его плечи, и подумал, что она угадала его желание и разделяет его. Но он продолжал, не поднимая глаз:

— Но только этого может и не быть, если ты не захочешь. Запомни это. Ничего не должно быть, пока ты сама не захочешь, и даже еще сильнее, чем я.

— Но что же это? — прерывающимся голосом спросила Кэти.

— А если это произойдет, то пусть это будет здесь, в твоей комнате. О Кэти, ты помнишь, что ты сказала, когда я пришел сюда к тебе в первый раз? Ты должна помнить. Но ты и не подозреваешь, как я был глубоко тронут, как я был взволнован тогда, я, неопытный мальчик, когда ты сказала так чудесно и просто:

» Хочешь сегодня сделать меня матерью твоего ребенка?«

Он ждал, что она ответит, но она промолчала, только руки ее сжимали его все крепче и крепче, и она все ниже склонялась к нему, пока не прижалась лицом к его плечу и ее густые темные волосы не коснулись его лица.

— Кэти! Что с тобой? Радость моя? Я обидел тебя чем-нибудь? Ах, как я жалею, что заговорил об этом…

Она подняла голову и чуть-чуть откинулась назад, и его встревоженный взгляд встретился с ее глазами, и он с ужасом увидел на ее лице то испуганное грустное выражение, которое уже давно не появлялось, — он-то думал, что оно исчезло навсегда.

— О Кэти! Что я сделал? Любимая, дорогая. Неужели я чем-нибудь нечаянно огорчил тебя?

— Ты ведь не мог знать, Тони, и ты хорошо сделал, что заговорил об этом. А обидела себя я сама.

Посмотри мне в глаза, Тони. Когда я рассказывала тебе свою жизнь, я не решалась встретить твой взгляд.

Теперь ты сделал меня достаточно сильной, чтобы вынести твое горе и даже твое возмущение.

Он пытался было протестовать, но она остановила его.

— Я в то утро исповедалась перед тобой, Тони, но я рассказала тебе не все. Верь мне, Тони, это был не обман, не расчет. Я просто забыла. Забыла потому, что я была так потрясена твоей нежностью ко мне, твоим великодушием. Ты веришь мне, скажи, что ты мне веришь!

— Я скорее усомнился бы в себе самом, Кэти.

Я смело пошел бы в огонь, если бы ты сказала мне, что он не жжет. Я готов поверить твоему слову наперекор всему свету. Но, Кэти, Кэти, не огорчайся, прошу тебя! Забудь о том, что я говорил. Забудь, забудь!

Ах, зачем я заговорил об этом!

— Ты должен был заговорить об этом, Тони.

И я даже отчасти рада этому, даже если то, что я должна сказать тебе, могло бы нас разлучить. По крайней мере я буду знать, что значит жить. И даже если это разлучит нас, я всегда буду любить и благословлять тебя.

— Как ты можешь говорить о разлуке, Кэти. Не говори, не смей думать об этом!

— Подожди! Я скажу тебе, почему ты не мог не заговорить об этом, — во мне тоже не раз вспыхивало это мучительное желание, и стоило мне только подумать об этом, я испытывала такую муку, точно меня ранили в сердце ножом, ранили нашу любовь.

Тони, ведь я рассказала тебе об этих ужасных днях в Вене.

— Да, и я надеялся, что все это уже забыто.

— Да, забыто, но я должна снова вернуться к ним. Тони, я так боялась, что у меня может быть ребенок, — в то время из армии возвращались врачи, и они были такие добрые, такие отзывчивые, они все так понимали, среди них был товарищ моего брата — он пожалел меня и сделал то, о чем я его просила, — у меня больше никогда не может быть ребенка! О Тони, Тони, а я так хочу нашего ребенка.

Тони на секунду остолбенел от жалости и ужаса, он не мог двинуться, не мог выговорить ни слова; потом вся кровь бросилась ему в лицо, и он почувствовал, что сейчас нужно только одно — утешить, утешить, успокоить ее. Вот она сидит тут такая одинокая, несчастная, закрыв лицо руками.

— Кэти! Посмотри на меня, прошу тебя, посмотри на меня. Не отворачивайся. Ты же видишь, ведь все, все хорошо. Правда? Ты видишь, что это не коснулось нашей любви? Мне больно только, что ты так мучилась, столько перестрадала и что я, я сам так грубо задел твою старую рану. Но ты понимаешь? Сегодня больше, чем когда-либо, мы должны быть до конца искренни и раз навсегда сказать себе, что это не должно причинять нам боль и отравлять нам кровь. С моей стороны было чудовищным эгоизмом мечтать о ребенке; зачем думать о плоде, когда у меня есть ты, прелестнейший цветок. Я поверил тебе сразу, и ты знаешь, как я в тебя верю. Верь и ты мне, когда я говорю, что владеть тобой, мой цветок, это счастье на всю жизнь, великое незаслуженное счастье, и я больше никогда и не вспомню о ребенке. И чтобы у тебя никогда и в мыслях не было:

«Он отдаляется от меня, он презирает меня, потому что я бесплодная женщина!»

Никогда не думай этого, потому что это неправда. Вина не твоя и не моя. Ты веришь мне?

Кэти прильнула к нему в порыве нежности и жалости и поцеловала его.

— О Тони, я верю тебе, уверена в тебе. Я больше не буду терзаться этим. Но, Тони, милый, как больно сжимается сердце, что они отняли у меня даже моего ребенка — нашего ребенка.

XII

В последний вечер перед отъездом с Эа Тони и Кэти поднялись на вершину горы, чтобы посмотреть сверху на весь остров и проститься с ним до своего возвращения, до следующей весны. Солнце, похожее на громадного золотого зверя, медленно ползло на запад, а весь воздух казался океаном прозрачного света. Нижние склоны горы пылали пышущим зноем, а пение цикад в оливковой роще походило на сумасшедший оркестр скрипачей, пиликавших непрерывно все те же две ноты.