Все люди — враги - [168]

— О Кэти, — сказал Тони прерывающимся голосом, — зачем тебе продолжать, боже, какой ужас! Но, я слушаю тебя, я тоже должен пережить все это.

А потом позволь мне повернуться и подойти к тебе.

— Нет, подожди. Не оборачивайся. Я голодала три дня, была зима, и я продалась какому-то мужчине за то, чтобы он накормил меня. Потом я думала, что покончу с собой, он был неплохой человек, старался найти мне работу, но безуспешно. Я жила так три месяца, пока меня не наняли мыть полы в магазин, где я сейчас работаю. Вот то, что я хотела сказать тебе, Тони, и вот почему я должна уехать.

Я отдала бы тебе свою жизнь и свою кровь до последней капли, но я не могу отдать тебе опозоренное тело проститутки.

Тони яростно провел рукавом по лицу.

— Могу я теперь повернуться?

— Да.

Кэти по-прежнему сидела на кровати, очень бледная, но совершенно спокойная, с сухими глазами, безнадежно уставившись в пол. Лицо у Тони горело, оно распухло от пролитых и проглоченных слез. Сознавая, что нет более отвратительного зрелища, чем плачущий мужчина, он сказал:

— Кэти, посмотри на меня.

Она медленно подняла голову и встретилась с ним глазами, и, хотя ему казалось, что он подошел уже к самому пределу страдания, выражение бесконечной муки и стыда на ее лице резнуло его как ножом.

— Я, кажется, никогда в жизни не чувствовал себя способным убить кого-нибудь, Кэти, — сказал он медленно, — но сейчас я способен. Я бы убил, я бы превратил в кровавое месиво физиономии тех, кто причинил тебе и нам все это зло, тех, кто издевался, топтал нас ногами, нас с тобой и миллионы таких, как мы. Я убил бы их голыми руками, зная, что делаю доброе дело. Но, Кэти, мы должны вырвать убийство из наших сердец вместе с пережитыми страданиями и горем. Мы должны сеять любовь и счастье там, где люди сеяли разрушение и ужас. Ты говоришь, что твое тело опозорено. А ты думаешь, мое тело не подвергалось ежечасному позору в этой гнусной бойне? Я хуже тебя, я человек, продавшийся убийцам. Посмотри!

Он отбросил халат и показал на обнаженном бедре заживший рубец.

— Вот знак моего позора, на который я должен буду позволить тебе смотреть, терпеть это и знать, что ты будешь видеть его всякий раз, когда я буду стоять перед тобой обнаженным. Даже когда ты в темноте прикоснешься ко мне, ты будешь чувствовать этот рубец на моем опозоренном теле. Меня убивает твоя боль и твои страдания, а не то, что ты считаешь своим позором. И даже если это так, если ты можешь дать мне только опозоренное тело, что я могу дать тебе, кроме тела, подвергавшегося еще более страшному позору? Я не говорю о прощении, — что такое прощение? Но если я принимаю и, не задумываясь, беру на себя твой маленький стыд, можешь ты принять и разделить со мной мой большой позор?

Глаза Кэти были полны слез, и она протянула к нему руки. Тони мигом очутился на коленях у ее ног и стал осыпать поцелуями ее руки, ее колени, ее обнаженные груди и, наконец, поцеловал ее в губы.

Он запрокинул голову и пытливо, с тревогой заглянул ей в лицо.

— Теперь ты останешься, Кэти?

— Да, теперь я останусь, Тони…

— Да?

— Спасибо тебе за жизнь…

Кэти опустила рубашку до талии, и Тони нежно проводил щекой по ее рукам и телу, целовал по очереди ее груди, как вдруг раздался громкий стук в дверь. Прильнув друг к другу, они замерли от неожиданности, и Тони прошептал:

— Что это?

— Мой завтрак. Я просила принести его в семь, а в семь десять должен приехать кучер.

— Пойди к двери, и возьми завтрак. Скажи, чтобы и мне тоже подали завтрак в мою комнату.

Кэти торопливо натянула желтый джемпер, лежавший на кровати, и подошла к двери. Он слышал, как она что-то сказала девушке, и та ответила: «Да, синьорина, это вам», — после чего Кэти распорядилась насчет его завтрака.

— Посмотри, что они прислали мне! — восхищенно сказала Кэти, когда дверь закрылась. — Настоящие булочки, мед, фрукты и массу молока! Как мило с их стороны. Это, вероятно, их прощальный подарок, они ведь думали, что я уезжаю.

Ставя на стол поднос, она подняла глаза и увидела, что Тони улыбается.

— А! — вскричала она. — Теперь понимаю. Это ты позаботился.

— Мне бы следовало, пожалуй, уступить им эту честь, но я так жажду доставить тебе удовольствие, что хочу заявить свои права. Это правда, я так распорядился. А теперь, Кэти, как только девушка уйдет, тащи все это ко мне, и мы позавтракаем вместе на моей террасе. Торопиться нам некуда, телеграммы можно будет послать и позже.

— Отлично. Но иди скорей. Она сейчас вернется.

Тони затворил за собой дверь, но снова открыл ее и просунул голову.

— Кэти.

— Что?

— Жаль, что в этой комнате нет большого зеркала.

— Почему?

— Чтобы ты могла увидеть себя в этом желтом джемпере и голубых штанишках. Это очаровательно.

Захлопывая дверь, он услышал, как Кэти засмеялась, и смех ее прозвучал обещанием счастья.

Тони босиком добежал до своей комнаты, так как услышал на лестнице шаги девушки, подымавшейся с его завтраком. Он едва успел юркнуть в постель, как она постучала в дверь и вошла, услыхав его «avanti».

— Поставьте поднос на стол, — сказал Тони, — и драйте мои брюки.

Он пошарил в карманах и вынул пятнадцать лир.