Все, кого мы убили. Книга 2 - [2]

Так вот он каков – Владимир Артамонов! Значит, и он теперь относится к числу охотников за скрижалью. Теперь для меня твёрдо доказано, что он послал наёмника с раствором Либиха обыскать мои вещи и найти камень. Но как же ловко и долго скрывал он это! Предполагал, видать, что сей визит станет мне известным, так назвался Прохором – весьма остроумно с его стороны, да только мудрено не догадаться. Значит, известие о вероятном приезде Анны в Константинополь, волею случая совпавшее с изготовлением подделки, не стало для него поводом к скорому отъезду, а лишь видимым предлогом для меня. Потому-то он и не скрывался, поднимаясь на судно, шедшее вместо юга на север. Ложь, скрывающая другую ложь – уж сколько раз приходилось мне сталкиваться с таким вот оборотом. Я в ярости стиснул кулаки и зубы, и тут только вспомнил, что и сам уже не раз поступал так же. Тогда кто кого обхитрил?

Но коли он пренебрёг даже свиданием с княжной, какую же дьявольскую ценность представляет сей загадочный предмет? Или прежняя моя догадка верна, и Анна для художника не предмет страсти, а инструмент достижения иной цели – завладения огромным наследством и его наследницей?

Не один час проходил я из угла в угол, словно в клетке, меняя гнев на раздражение.

Впрочем, находилось и ещё одно решение, не хуже первого. До нападения Карнаухова он мог вовсе ничего не знать о камне, а обыск устраивал в поисках тетради князя, для чего и послан был им самим или его врагами. Но, поняв его ценность, и зная, что Игнатий связан с тайным обществом, он сделал вывод о том, что и Голуа ищет то же. Но из вида, с которым Голуа принял фальшивый камень из моих рук, выходило, что свою копию Артамонов готовил для кого-то ещё. И как он прознал о Муравьёве? Конечно, о наших с Андреем похождениях в Константинополе не слышал только глухой. Итак, предположим, Артамонов заявляется в Константинополь. В ожидании Анны он наводит справки. Он знает с моих же слов, что камнем я владел, но после его отослал в Россию, сохранив себе бумажный чертёж. Имея небольшую настойчивость и червонец, проверить в Почтовой экспедиции нашей миссии почту тех дней нетрудно: она уходила не более двух раз. Моих писем в ней нет, но не мог же я совсем не писать из столицы Востока, следовательно, отправил с кем-то, кто следовал в Россию. На Муравьёва и наши прогулки с ним там показал бы всякий, вот и логика. Зачем же тогда ему оригинал? А вот зачем! Уж коли Карнаухов держал его в руках, то и другие члены тайного общества могли иметь какое-либо знакомство с ним, хотя бы при знакомстве с коллекцией раскопок Прозоровского, и тогда попытка всучить им подделку станет смертельно опасным трюком.

Но не поздно ли я сам прозрел весь чудовищный риск своей выходки с Голуа? Удалось ли убить сразу двух зайцев, проверить, что и Этьен охотился за камнем, а не за одним только художником, за коим он, может, и вовсе не охотился. По сию пору слухов о нём не появлялось.

А мог ли кто-то ещё знать, что мне рассказали в Дамаске иудейские учители? В самом деле, то, что почитал я за глубокую истину, вовсе могло не составлять тайны для многих. Да ведь едва ли не кто угодно – и князь Прозоровский, и Владимир Артамонов, и Россетти со своим приспешником Голуа – все они каббалисты. Но зачем им сам предмет, если нужна лишь надпись, а камень – лишь прочная основа, несущая запись через века? Хаим Цфат утверждал, что расположение знаков идеально. А изображение их – тоже безупречно? То есть может громадное значение иметь малейшее отклонение от совершенства, теряемого при копировании! Я поначалу предполагал, что у древнего искусника не нашлось иного материала, но, в самом деле, что лучше камня? Ткань, дерево, папирус, пергамент, даже медная пластина могут съёжиться, растянуться, сложиться или изогнуться, нарушив идеальный уклад, камень же останется, как был, до самого разрушения, и донесёт через годы не простую совокупность утративших силу знаков, но сообщение, призыв – заклятие, наконец! Но кто и кому так тщательно готовил его, и как действует сей скрытый жуткий механизм? Проклятая загадка прокралась змеёй в мою жизнь и терзала разум. Но ужаснее, что без разгадки её я не видел пути к своему тихому счастью с моей Анной.

Письмо из Общества вконец испортило мне день.

Секретарь с нескрываемым недовольством писал, что они рассчитывали на большее, отправляя меня в края столь отдалённые и снабдив немалыми средствами. Несмотря на некоторые ценные реликвии, ничего истинно значительного я по сию пору не прислал. Он требовал отчёта об истраченных суммах и в конце прямо заключал, что мне рекомендуется немедленно взяться за поиск некоего сочинения, за которое обещано вознаграждение, кое позволит покрыть мои траты.

Рекомендуется читал я как предписывается; траты же по прибытию в Одессу грозили обернуться растратами, отказ от розыска раритета мог обернуться приказом о поиске новой службы. Это я нашёл ещё не шантажом, но уже угрозой. Не без труда отыскал я самое первое письмо Общества. Терпеливый благотворитель по-прежнему ожидал своей книги от нерадивого студента. Я не сомневался, что за сим стоит фигура князя Голицына. Ночью, когда я тревожно спал, он представился мне чудовищем, разинувшим на меня огнедышащую пасть. Может, таковую метаморфозу претерпело слово