Сам мулла Мустафа Барзани, кстати, действительно был легендарной личностью. Военную подготовку он проходил в СССР, воевал в иракском Курдистане, неоднократно бывал в Израиле, а умер в больнице в Вашингтоне. Три его сына пошли разными путями. Старший, Идрис, воевал. Младший предал отца и занимал высокий пост в правительстве Саддама Хуссейна взамен на осуждение вооруженной борьбы своего народа и информацию о связях повстанцев с еврейским государством. Курдский Квислинг, короче. Зато третий, Максуд Барзани, стал одим из лидеров Сопротивления. В отличие от Талабани, тогда сторонника левых взглядов, он опирался на помощь Ирана.
Сегодня иракский Курдистан – формально автономия, а фактически государство в государстве. И серьезное беспокойство для Турции, куда входят боевые отряды уже новых «пешмарга». Но об этом на Западе стараются не говорить. А в России – тем более. Иракский Курдистан-то опекают американцы, проморгали. А Турция – торговый партнер.
Тогда, в Лондоне, прощаясь, будущий первый президент нового Ирака Талабани, чтобы не быть голословным, пригласил меня пройти с его «пешмарга» через третью страну в горы иракского Курдистана, обещая безопасность и полную открытость информации.
– К нам не хотят идти журналисты, – посетовал он. – Потому что за нашей борьбой нет великих держав.
– И справедливости, – вдруг вставил охранник, поправляя пистолет, с которым он так и зашел в здание «Буш Хауса» «Би-Би-Си». Правда, вечером, когда уже мало кто был в редакции.
– Уж лучше в вашем открытом офисе, где-нибудь в Мосуле или Киркуке, – полушутя ответил я, понимая, что «третья страна» – Сирия. И в этом моя проблема, о которой я не могу ему сказать. Поскольку тоже живу в мире, где правят чиновники и предрассудки. Достаточно только выйти из редакции.
– Ничего, жизнь длинная, – Талабани грустно улыбнулся. – У курдов не бывает друзей.
(АНГЛИЯ, 1990)
Невежды никогда не говорят от своего имени, но зато охотно им подписываются.
– Я поэт, – сказал он. И замолчал.
Мне ничего не оставалось делать, как уважительно оценить это. Поэт так поэт. Человек имеет право.
– А чем занимались, зарабатывая на жизнь?
– Программистом, кочегаром, по обстоятельствам. А так – литературовед, – он повысил голос.
И я проникся еще больше.
– То есть анализировали творчество других?
– Слишком упрощенно, – обиделся он, и я решил исправиться:
– Где-то в университете?
– Да как сказать…
– Понятно. Какая разница, где писать, – я попытался ему помочь, почувствовав себя неловко. Действительно, какая разница? Но ведь надо платить за квартиру, свет там, газ. Куда-то ездить, звонить, не говоря уже о еде. Значит, как-то мог. И смог, если пробился к нам. Фирме как раз нужны были новые переводчики и «свежая кровь», на подхват, к ветеранам некоторых тематических программ.
– Молодец, – искренне порадовался я. – А где-то в редакциях работали?
– Некогда было, – сбрезгливил он и вдруг спросил: – А вы?
– Что я?
– Пишете стихи?
– Оставил. С тридцати трех лет…
Мне стало смешно над самим собой. Я действительно перестал. Как раз в том возрасте, когда другие возносятся к осмысленной духовной жизни. Предварительно распятые.
– А почему перестали? – не отставал он.
– Ушла потребность. Скорее, перешла в другое. В изначально любимое дело, которое, наконец, можно делать спокойно. Видимо, опустился на землю, – я попытался отшутиться. Для меня стихи всегда были личной психотерапией. Защитной реакцией на жизнь. Когда надо было противостоять, опереться на что-то принципиальное, по моим представлениям, а рядом никого не было. Вот стихи и выливались, помогая. Не более.
– Это не поэзия, – сказал он. У него была странная привычка, разговаривая, не смотреть в глаза. И рассудительная манера высказываться. На грани торможения. Это называется солидностью. – Поэзия – это музыка чувств, их глубина, а не рассуждения. Стихи.
«И вправду литературовед, – с тихим ужасом подумал я. – Пора заканчивать, иначе это надолго. Работать надо».
Через несколько минут монолога он, видимо, понял, что достаточно, и подарил сборник стихов, изданный за свои, кровные. Поэзия всенародна: греет душу автору и карман издателю. Все довольны. Абзац.
– Что касается журналистики, то она бездуховна, – продолжал он. – Аналитическая еще приемлема, если в ней пульсирует мысль. Но только настоящее творчество имеет цену.
Он все и обо всем знал. Я огляделся, чтобы это не услышали коллеги, порвут новичка ни за что. И отпросился в туалет.
Есть люди, после разговора с которыми нестерпимо хочется вымыть руки…
(ИСПАНИЯ,1990)
Уже почти две недели мы колесили с ним по Испании, взяв в Мадриде машину напрокат. В Кордове он не выдержал.
– В соседнем доме у нас теплый ночной клуб. Пойдем?
– Это над которым желтая неоновая реклама в виде сердечка и тетенька на жердочке?
– Оно самое.
– А что я там не видел? Гастарбайтеров из Марокко? Девки – они повсюду девки…
Но он все-таки пошел.
– Береги себя, – сказал я ему по-английски и поднял большой палец вверх.
Вернувшись под утро, он долго ворочался и, наконец, не выдержал:
– Надо было ехать в Испанию, чтобы нарваться на учительницу из Молдовы!
