Всё к лучшему - [48]

Сами они мечтали открыть в подвале какого-нибудь большого дома прачечную, поставить там несколько стиральных машин, сушилку и собирать деньги. Что касается Филадельфии, то выбор этого города оказался для них не случайным. Среди русских эмигрантов царило твердое и, к слову, обоснованное убеждение, что в американской провинции им помогают больше, чем в столице или в Нью-Йорке. Правда, никто при этом не говорил, что работу, не говоря уже о приличной работе, проще найти как раз в больших мегаполисах, где меньше улыбаются и дают, но зато больше возможностей выплыть. Филадельфия оказалась большим и провинциальным городом. Скорее, вторым, чем первым.

В итоге Володя сначала мыл посуду в ресторане, а затем долго и очень долго продавал пиццу. Ему надо было кормить жену и растущего сына, который в школе старался скрывать, что он «русский», и грезил стать стопроцентным американцем, поступив в армию.

Софа между тем выбила грант для беженца на учебу в колледже, выбрав перспективную профессию программиста. Вскоре она вызвала из Харькова мать, заплатив за фальшивое израильское приглашение американским посредникам 800 долларов. Бабушкины пособие и льготы оказались для семьи очень кстати. Но не надолго. Промаявшись три года вместе, они, наконец, смогли устроить мать на попечение в государственный дом престарелых – общежитие для пенсионеров с крохотными, но отдельными комнатками. А им много уже не надо. Все были довольны. Единственной, по их словам, проблемой для бабушки было полное отсутствие в ее доме говорящих по-русски. Но в Америке и так друг друга особо не слушают, так что семья к моему приезду в целом чувствовала себя если не обеспеченной, то устроенной.

Наконец, мы подъехали к уютному на вид домику с тремя, как оказалось, маленькими комнатками. Как в советских пятиэтажных хрущевках, только со встроенной в салон кухонькой. Уже в квартире, пока Софа запихивала в микроволновку полуфабрикаты из аппетитных упаковок, Володя почти с порога деловито спросил, сколько я привез с собой денег. Он неожиданно вдруг завелся из-за того, что в рюкзаке, с которым я приехал в Америку, кроме портативной печатной машинки и смены белья лежал томик «Опытов» Монтеня. Не считая еще шестнадцати долларов в кармане.

– Это там, в Советском Союзе, мы все с книжками бегали, – объяснял Володя. – А все от собственной дури и безделья. Читали, обсуждали, спорили. Нечем было заняться, кроме как жизнь свою транжирить. Здесь, родной мой, мир цветной, но вся эта красота имеет свою цену. Это ты думаешь, что день прошел, что ты его прожил. На самом-то деле ты его растратил. В минус. А все потому, что ничего не заработал. Мог, а не заработал. Здесь нет потерянного времени и убитого времени нет. Есть потерянные деньги, которые ты мог заработать и не сделал этого. Жизнь – это деньги, которые ты потерял или приобрел, не более…

В той, другой жизни Софа учила детей шахтеров игре на фортепиано. Володя преподавал историю и был заместителем директора школы в городе Воркуте, на крайнем Севере, что за Полярным кругом.

Когда-то там, в вечной мерзлоте, нашли уголь, и в конце тридцатых годов прямо в тундре заключенные сталинского ГУЛАГа построили шахты и город. Это была рабочая лагерная зона, созданная в прямом смысле слова на костях тысяч и тысяч безымянных людей.

После смерти Сталина лагеря ликвидировали, хотя многие освободившиеся заключенные и их дети остались в этих краях. Им некуда было ехать. Сюда, на северные заработки, стала приезжать и молодежь со всей страны. Володя и Софа были из таких вот новеньких северян. Они быстро получили небольшую квартиру, обжились, но вскоре заскучали по настоящей жизни. В замкнутом пространстве затерянного в тундре городка, имея работу и жилье, далее всю свою жизнь можно было просчитать уже до пенсии. Работа – дом, работа- дом. Летом – месяц отпуска на юге у моря. Они стали задыхаться. Обостренно захотелось что-то видеть в этом мире и чего-то добиваться.

И тут повезло евреям. Только им, даже смешанным парам, небольшими волнами и ручейками время от времени разрешали уехать. Еврейство Софы оказалась «паровозиком», и в итоге они покинули Воркуту очень быстро: в отдаленном шахтерском городе не хотели накапливать недовольных, а в конце 1979-го власти вдруг приоткрыли выездное окошко, и десятки тысяч евреев успели в него протиснуться.

Они уехали, как и все тогда: по израильскому приглашению от мифической «тети Хаси» из Иерусалима. И почти как все выезжающие в той волне рванули в США. Вскоре окошко выезда захлопнулось: когда советские войска вошли в Афганистан. Но полгода спустя я получил письмо из Филадельфии, где описывались первые счастливые впечатления от американских супермаркетов, и оставался некий адрес.

Через пять лет, оказавшись в Риме, где в отстойнике курортного пригорода Ладисполь держали евреев-эмигрантов, которые направлялись в Америку, я сделал ошибку, надолго и серьезно усложнив себе жизнь.

Большинство из тех, кто тогда ожидал в Ладисполе американской визы, имели в США родственников, но все они говорили, что надо при собеседовании в посольстве этого по возможности не упоминать. Первые четыре месяца после приезда в США, если у эмигранта в стране никого из близких не было, его содержала и помогала еврейская община. Давали деньги на первый съем квартиры, на приобретение имущества, постельного белья, одежды и на жизнь. Помогали устроиться на какие-либо курсы или на работу.