В Чопе, почти в полночь, немногих пассажиров с вещами выгнали из вагона и стали пропускать через таможню и пограничный контроль. Была небольшая давка, и подмазанные деньгами носильщики с навьюченными до подбородка чемоданами и сумками уверенным табором вели за собой отъезжающих евреев, приехавших то ли в других вагонах, то ли сразу к поезду.
Их было мало, но вещей много.
Вещи – это то, что остается от жизни.
Билет и указанное в нем место успокаивали, и поэтому я даже не рвался вперед. Тем более, что ни багажа, ни рублей в карманах не было. Когда, уже перед таможенником, я сбросил, наконец, свой единственный рюкзак, люди в форме даже не стали его смотреть.
– Идите отсюда, – сказали мне. – Идите в зал. Поедете завтра…
– То есть как? Вот мой билет на этот поезд, я на нем приехал…
– Повторяю, поедете завтра, а сейчас давайте, не мешайте работать.
Какое-то лицо в погонах под локоток, но решительно, почти по воздуху, вынесло меня обратно в зал.
– Не ищите неприятностей, – только и сказало оно.
И я… остался.
Поезд, мой поезд, загудел и тронулся. Ему можно – он железный. А мне – нет.
Через пару часов, нагулявшись перед ночным вокзалом, я вытащил из рюкзака заначенную по поводу эмиграции бутылку водки с патриотическим названием «Золотое кольцо». Интуиция подсказывала, что две или три сотни долларов, которые тогда обменивали при выезде из СССР, на его же территории погоды не делают. Разве что новые проблемы.
Но уехать, не уехав, – это было слишком.
– Мужики, – сказал я стоящим на улице у дверей двум офицерам со значками стройбатовских войск. – Есть хорошая водка, продам по себестоимости, даже дешевле.
Они быстро нашли стакан, залог единства, и, прощаясь, отдали мне честь.
– Сам Бог тебя послал.
– И вас туда же.
Полученные пять советских рублей грели душу и не более. Закинув рюкзак в камеру хранения, я боялся потратить оставшееся даже на бутыль воды. И не ошибся. Через сутки, одурев от жажды и хождений, я услышал, наконец, объявление о прибытии моего, но уже следующего поезда. Недоверие к власти почему-то всегда оказывается оправданным. Билет нужно было переоформить и, пробившись локтями к кассе, мне пришлось снова выложить почти все нетронутые деньги. Сдачу мелочью позже вытряхнули из карманов щепетильные таможенники.
Уже не верилось, что я снова сел в знакомый вагон – тот, что «Москва-Вена». В полутемном купе на двоих, почти под абажуром настольной лампы, сидел старик. Как оказалось, турист, съездивший куда-то на Байкал. Мы перекинулись в подкидного ознакомительных фраз.
Поезд дернулся. Затих и снова дернулся, со скрипом, как от боли. И я вдруг почувствовал, что сутки не ел и, главное, не пил.
Промелькнули ряды колючей проволоки, пробежали чехословацкие пограничники, и проводник, весь в белом, похожий на рубщика мяса, но причесанный и сладко пахнущий одеколоном, возник и скоро проверил билеты.
– Все в порядке. Вы до Братиславы. Вы до Вены…
Похоже, мы были в вагоне одни. Или почти одни.
– Принесите два, нет, три стакана чая…
Мне казалось, что вот оно, все закончилось. И полночь – это даже не завтра, а уже наступившая совсем другая новая жизнь.
– Давайте столько-то копеек, – проводнику было тоскливо разговаривать. Ему явно все надоело. И даже отвечать. – Вагон, конечно, международный, и чай входит в стоимость, но билет вы переоформили заново.
– Какие копейки? Мы же уже проехали Советский Союз. Все рубли и даже мелочь забрали на границе. Вы же знаете порядки. Возьмите хотя бы долларами…
– Доллары не имею права. Да и сдачи у меня нет.
– Ну так принесите хотя бы стакан кипятка без чая. Или два. Я сутки на вокзале просидел, когда сняли с предыдущего поезда. Вы же сами видите, что билет куплен еще в Москве, а не здесь…
Проводник тоскливо посмотрел в темное окно, затем резко повернулся и почти бегом рванул в свое купе.
Через десять минут стало понятно, что он там закрылся, как в дзоте, намертво.
Я вышел в тамбур и закурил. Ноги подкашивались, но и спать, несмотря на все предыдущее, почему-то не хотелось. Пересохшая глотка размазывала по небу дым, и густая ночная тяга кружила голову, словно духмян свежего хлеба.
– Прошу прощения, – старик протиснулся в полуоткрытый проем и встал напротив. – Хочу, чтобы вы меня правильно поняли и не обижались.
Он всем телом уперся в металлическую ручку двери, плотно прижав ее под кадык двоезубой защелки.
– Я слышал ваш разговор с проводником, и у меня сын… Да, сын. В 1968-м году, когда советские танки вошли в Прагу, он бежал к Германию. Перешел границу. Я не хотел, чтобы он ушел, боялся, но так получилось. Ему было столько же лет, как и вам. Не обижайтесь, но у меня после поездки на Байкал осталось всего три рубля. Вот они. Больше нет. Здесь хватит и на чай, и на печенье. Только поймите меня правильно, мне бы не хотелось вас чем-нибудь оскорбить…
Выпив залпом пять стаканов чая, я выключился до утра. А когда проснулся, вагон уже стоял, ожидая перецепки, на братиславском вокзале. В купе никого. Место, где спал старик, было аккуратно застелено, и даже полотенце висело на своем месте, как бы нетронутое.
А на столе, рядом с казенной лампой, светло и прозрачно стояла бутылка русской водки с патриотическим названием «Золотое кольцо».
