Все - иллюзия - [62]

Или, если воспользоваться моделью Кейбелла, матрица Клариссы прикоснулась одной гранью к Земле, но это была не грань из шести возможных, — а грань из почти бесконечного количества подобных граней. И каждой гранью этой невообразимой геометрической фигуры была Кларисса, которая росла, взрослела, набиралась сил и опыта. А потом — однажды, — все эти грани будут притянуты к единому центру и сольются в полную Клариссу. Однажды, когда последняя грань-зеркало отправит внутрь, к центру, свое зрелое отражение целого, и тогда множество Кларисс, если можно так выразиться, возьмут друг друга за руки и соединятся в непостижимое совершенство.

До этого момента мы можем проследовать. Но не после того, как отдельные элементы станут целым — завершенным, огромным, выросшим из незрелых Кларисс в гигантском количестве миров. После этого у дальнейшей судьбы homo superior уже не будет ни единой общей точки соприкосновения с тем, что в силах постичь homo sapiens. Мы знали их, как детей. Но они пошли дальше. Они отказались от детских игрушек.

— Кларисса... — позвал Лессинг.

Затем замолчал и неподвижно стоял в тишине, глядя на темный порог в полумраке зеркал и постепенно начал... видеть. Там было темно на лестничной площадке. Лестница уходила вверх и вниз, темная и неподвижная. Было тихо, ни малейшего шевеления в неподвижном воздухе. Это была энергия, не нуждающаяся в проявлении энергии.

Лессинг повернулся и медленно стал спускаться по лестнице. Страх, боль и грызущее беспокойство, так долго мучившие его, теперь кончились. На улице, стоя на тротуаре, он закурил сигарету, поймал такси и задумался, куда ехать.

Таксист обернулся к нему. Впереди поблескивала в темноте Ист Ривер, неспешно катя свои воды на юг. В противоположной стороне прогрохотал трамвай.

— Куда едем, сержант? — спросил таксист.

— В центр, — ответил Лессинг. — Где там любит собираться публика?

Он откинулся на мягком сидении, чувствуя облегчение, потому что на сознание его больше ничего не давило.

Поиски воспоминаний были завершены. Теперь он мог прожить свой цикл, с радостью, недоступной больше никому, наслаждаясь жизнью, как никто другой, с величайшим интересом играя в земные игрушки. До тех пор, пока не придет срок, и его части сольются в непостижимое целое. Пока что непостижимое...

— В ночной клуб? — спросил таксист. — Неподалеку как раз открылось приличное заведение...

Лессинг кивнул.

— Прекрасно, давайте в клуб.

Откинувшись на сидение, он с наслаждением глубоко затянулся сигаретой. Шел детский час.

Все — иллюзия

All is illusion, (Unknown, 1940 № 4), пер. Андрей Бурцев

ОХ, НЕ СТОИЛО Бертраму Муру заходить в эту странную, маленькую таверну. А уж если зашел, то мог бы избежать серьезных проблем, если бы сдержал свой нрав и не стал бы спорить с воинственно настроенным карликом с едва заметными усиками. И вообще мистер Мур, будучи ирландцем, должен был заподозрить, что здесь что-то не так, как только вошел в эту необычную пивную.

Бертрам был высоким, застенчивым, рыжеволосым, лицо его несколько смахивало на философствующую лошадь — не уродливое, но и неписаной красоты. В общем, средний парень, каких можно увидеть ежедневно на улицах, уже не юнец, но еще и не начинающий стареть. Приятный парень, хотя и излишне говорливый.

У Бертрама Мура были часы, и можно сказать, именно они-то и виноваты во всем. Это были необычные часы. С виду вполне ординарные, но это были часы Мура и по этому факту уже приобретали ауру святости. Мур относился к ним с какой-то трепетной религиозностью и постоянно доставал их, нужно было или нет узнать время. Нынче вечером единственная проблема состояла в том, что стрелки часов показали восемь тридцать вместо семи тридцати. Из-за этого Мур прибыл на вокзал, чтобы встретить свою сестру Корину, на час раньше. Прожив двадцать пять лет в Нью-Йорке, Корина внезапно осмотрелась, решила, что ее тошнит от этого города и вздумала поехать к Бертраму в гости.

Мур не был импульсивным человеком. Он сверил свои часы с часами на башенке вокзала, потом нашел еще несколько часов для окончательной проверки, и, наконец, спросил швейцара, сколько сейчас времени. Тот ответил, что семь тридцать. Значит, поезда Корины не будет еще целый час. Мур оглядел пустой вокзал и поспешно направился к бару.

Однако, взглянув через стеклянные двери внутрь, ему сразу же туда расхотелось. Бар был полон людьми, как банка сардинами. Мур был слишком цивилизован, чтобы расчищать себе место локтями, поэтому вышел из вокзала и осмотрелся.

На противоположной стороне улицы был пустырь. Он находился тут уже много лет, еще со времен депрессии и высоких налогов. Но к своему удивлению, Мур увидел посреди пустыря небольшое строение.

Этот домишко будто вырос тут нынче ночью, подумал Мур и оказался гораздо ближе к истине, чем считал. Он пошел к строению. Это был высокий купол, напоминающий котелок, только без полей, а заодно и без окон.

Из приоткрытых дверей вырывались облака дыма и веселый шум. Мур вошел и тут же согнулся в приступе кашля.

Сначала он ничего не увидел в дыму. Большое помещение было заполнено им — серым, лениво расползающимся облаком, с острым ароматом душистого табака. Затем, постепенно, Мур начал что-то различать в этом тумане.