Всё и разум. Научное мышление для решения любых задач - [52]

Быть военнопленным — это, как бы так выразиться, сильный стресс. Ежедневные побои. Ежедневный голод. Ежедневная изнурительная усталость. Летом они работали на солнцепеке. Зимой мерзли до костей. То и дело кого-то выбирали — совершенно случайно — и сносили ему голову мечом: эта безумная реконструкция ритуала, принятого в Эдо в XVII веке, была призвана всего-навсего напомнить пленным, что лагерное начальство серьезно настроено. Мой отец называл лагерных охранников «вояками» (gung ho — это сильно американизированный вариант японского выражения, означающего «а ну-ка все вместе», вошедший в пословицу среди американских военных моряков). Ничего себе! Они рубят людям головы — и он называет их просто «вояками»?! Но именно так папа с друзьями пытался выжить в сложившихся обстоятельствах: жизнь была такой страшной, что о ней невозможно было говорить прямо, и тогда и сейчас, даже с женами и детьми.

Словесные игры стали для отца и других военнопленных мощным средством поддержать боевой дух. Они придумали свой язык под названием «тут», чтобы лагерное начальство не понимало их личных разговоров, то есть создали информационную игру. На языке «тут» слова надо произносить побуквенно и очень быстро: согласный звук произносится как «звук-у-звук», то есть вместо «б» надо произносить «буб», а вместо «ф» — «фуф». А гласные произносятся нормально. Но есть исключения: буква «с» — английская «си» — читается «кэш», чтобы отличить ее от «k» — «кей», которая читается «кук». Четыре года практики — и все очень бегло «тутировали» любые фразы. Папины друзья называли его «Нун-е-дуд» — «Нед». «Эй, Нунедуд, гугдуде тута лулопупатута?» — «Эй, Нед, где та лопата?»

Много лет спустя, когда папа учил всех нас языку «тут», это была просто дурашливая словесная игра, в которую мы играли всей семьей и соревновались, кто говорит быстрее. Но тогда, под прицелом японских охранников, эти словесные игры были делом весьма серьезным. Отец и другие бывшие узники лагеря для военнопленных неохотно делились воспоминаниями о военном времени и даже просто молчали о них, так что я не знаю, что там на самом деле было. Но поскольку Нед Най и его лучший друг Чарли Варни так бегло говорили на своем языке «тут», думаю, для них это было не просто развлечение. Подозреваю, что узники предупреждали друг друга об опасности лаконичными фразами, которые их охранники не могли разобрать. Не удивлюсь, если наречие «тут» спасло кому-то жизнь. И оно совершенно точно помогло узникам сохранить рассудок и целеустремленность.

Принцип «нет худа без добра» — главное достоинство юмора. В повседневной жизни лагеря для военнопленных, помимо голода, зубовного скрежета, непосильного труда и необходимости постоянно держать себя в руках, был еще и некий капитан ВМФ США, который теоретически должен был отвечать за папин отряд. По отцовским воспоминаниям, этот капитан панически всего боялся, но прятал это за бахвальством и внушительным, по собственному мнению, лексиконом. В частности, он щедро сдабривал свою речь словечками вроде «небеспременно». Честно говоря, в словарях такого не найдешь, да и «беспременно» не самое частое слово. А приставка «не» лишала его всякого смысла, хотя с математической точки зрения вроде бы меняла плюс на минус. А мой отец очень тонко чувствовал язык, поэтому для него постоянно слышать от капитана это несуществующее слово стало настоящей пыткой, которая со временем вполне могла тягаться и с голодом, и с побоями, и со всем прочим. И тогда отец сделал из него рычаг для сдвига точки зрения, необходимого, чтобы сохранить здравый смысл: ведь можно было сосредоточиться на мелкой нелепице вместо непреодолимого ужаса.

Постараюсь передать ход мыслей отца как можно точнее: «Война — кошмар. Лагерь — кошмар. Все — кошмар. Но теперь… теперь у меня есть этот придурок со своим „небеспременно“ — и это уже полный кошмар». И это слово стало одной из самых смешных шуток в жизни отца. Оно помогло ему отстраниться от ужасной ситуации, подарило некоторое облегчение, позволило отвлечься, поскольку восстановило связь с чувством языка, которое жило в нем и было для него важно независимо от реальности плена и вопреки ей. Возможность морщиться при слове «небеспременно» в таких чудовищных обстоятельствах помогла отцу вспомнить о важнейшей стороне собственной личности — о том, что он человек воспитанный, образованный, гуманный, что был таким дома и рассчитывает снова стать таким, как только кончится война. Юмор во многом и придуман, чтобы сбрасывать напряжение, и велеречивость капитана тоже прочно вошла в арсенал наших семейных шуток. Мы с братом и сестрой до сих пор говорим «небеспременно» (иногда сокращая до «НБП») в смысле «но это не точно».

И это подводит меня к третьему способу, которым юмор помогает сменить точку зрения. Он позволяет по-новому взглянуть не только на понятия и ситуации, но и на людей. Многие классические формы комического заставляют забыть о себе и задуматься о том, как видят мир окружающие, а иногда заставляют окружающих взглянуть на мир вашими глазами. Вот самая суть иронической отстраненности: заходят как-то в бар поп, раввин и ксендз, а бармен смотрит на них и спрашивает: это что, анекдот такой? Это смешно, потому что, с одной стороны, знакомо, а с другой — кончается неожиданным поворотом. (По правде говоря, перед нами шутка второго уровня, которая заставляет слушателя встать на точку зрения рассказчика, который рассказывает анекдот слушателю, который уже знает более раннюю версию анекдота. Все это очень сложно.) Полагаю, отец мог представить себе ход мыслей капитана, его тупое, упорное желание бросаться пышными словами в жалкой надежде, что это поможет ему чувствовать себя главным в ситуации, которую в принципе невозможно было контролировать. А главное — отец помогал собратьям-военнопленным тоже увидеть абсурдность ситуации. И тогда они посмеивались вместе — и тем самым сохраняли крепкие дружеские связи, без которых было не выжить.