Все дни прощания - [42]

Плевать. Пусть размышляет. Но уж если я завелся, то остановить меня трудно. Я подошел к столу и взял портфель.

— Это не наше. Надо ему вернуть. Поймите вы, он же хотел нас угостить. Он же ради нас пошел в магазин. Уже не говоря о доверии. А мы…

Спартак снова ударил меня. Я отлетел в угол и больно стукнулся локтем о стену. Он подскочил ко мне и сдавил горло. Это было не так уж больно, только страшно, что задохнусь. Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы не Лика. Она расцепила его руки и еле слышно сказала:

— Хватит. Надоело. Кажется, у меня открылись глаза. Больше я так не могу. Потому что все испортилось. Ты, Спартак, падаешь и падаешь… А кем стала я? У меня были подруги. Мне было не стыдно и не страшно ходить по городу. И в общежитии я была среди равных. А что теперь?

Она положила руку мне на плечо. И сказала, что я прав и что она на моей стороне. Мне сделалось жарко от ее слов. Но я не верил ей, как не поверил бы уже ничему, что могло быть сказано в этой компании.

Студент выразительно посмотрел на Спартака, дескать, не пора ли переменить пластинку? Но тот не обратил внимания на его призывный взгляд. Сел на кровать, закурил. Он улыбался, будто речь Лики его очаровала.

Леша стоял у двери, к чему-то прислушиваясь там, на дворе, и таскал себя за нос, словно бы доил его.

Студент курил, стряхивая пепел на пол, и повторял глупым голосом:

— Дураки-дураки! С кем связались?..

Спартак встал, исподлобья глянул на Лику.

— Значит, все кончено? Впрочем, этого можно и не спрашивать. Люди, у которых начисто отсутствует чувство долга…

— О моем чувстве долга тебе заботиться не надо, позаботься лучше о своем. Кем я теперь стала?

— Не надо истерики, милая. В любой ситуации человек не должен выходить за рамки приличия… А ты, дружок? — смерил он меня взглядом. — Тебе я сделал что-нибудь плохое?

Его настроение мне нравилось: втянул в пошлую авантюру, избил и теперь спрашивал, что он такого сделал. Уйти бы сейчас отсюда и не видеть его тысячу лет! Но что будет с книгами и с этим портфелем, на который именно я указал в комнате Анатолия?

— Ты оказался не таким, за кого себя выдавал, — спокойно сказал я. — Играл в благородство, не матерился, давал еду и штаны. И я благодарил тебя, как брата… как доброго старшего брата!.. А вышло, что у тебя все, все ворованное, не твое. Даже фразы, которыми ты щеголяешь, выкрадены из книг. Потому что они не имеют продолжения в твоей жизни, раз ты совершаешь такие поступки!

Мне было противно то, что я сейчас говорил. Но и остановиться я уже не мог. Обида за Лику, за себя, за свою тупость, которая толкнула меня на поход к Анатолию, заставляла не считаться с чувствами Спартака.

— Итак, ты хочешь со мной распрощаться? А как насчет того, что я на тебя потратил?

— Я верну… Вот, возьми! — расстегнул я ремешок часов и положил их на стол. — Ничего другого у меня нет. И денег нет.

— Когда будут? Мне нужны сейчас.

— Сейчас у меня нет.

— Знаю. И твоего у тебя я не прошу — забери свой дурацкий хренометр! — Он сунул часы мне в карман. — Давайте попрощаемся мирно: с тобой, Лика, и с тобой, Дима. Вы сейчас выйдете из этого сарая и покатитесь на все четыре стороны. И мы незнакомы. Но с одним условием: портфель и книги останутся у нас.

Он безвольно опустил руки и медленно прошелся по комнате. Остановился у окна и вдруг обратился к Лике:

— Помни, я люблю тебя и буду любить. Ты мне нужна больше, чем кто другой. И ты знаешь об этом. Впрочем, и ты когда-то говорила, что любишь меня. Разве это дело — разлучаться из-за пустяка?

Это был соловей! — тюр-лю-лю, тюр-лю-лю, тах-тах-тах, тр-р-р-р!..

Лика повернулась к нему спиной. Мне показалось, что она плачет.

— Ты можешь остаться. Я понимаю, какая ты девушка. Мне никогда не найти лучше тебя. Меня обидели, отчислив из университета… Не мог же я вернуться к родителям, они бы умерли от горя, узнав, что их сын больше не студент. Мне нужно снова поступить, и я поступлю. Вот тебе моя рука…

«Не давай, не давай ему руку! — хотел крикнуть я. — Не соглашайся…»

Лика спрятала руки за спину. Протяжно вздохнула:

— Поздно, Спартак. Уже поздно. Я не хочу. Ты умный, ты выкарабкаешься. Но ты потерял не только университет, сегодня ты потерял меня… Все, пошли, Дима.

— А портфель? — спросил я.

— Бог с ним, с портфелем, Анатолий как-нибудь переживет.

Она вытерла платком глаза и направилась к двери.

— Постой, Лика, — попросил Спартак. — Ты что, ездила в университет?

— Да… Ты говорил, что тебя отчислили за то, что ты вступился за товарища. Его, ты говорил, обвинили в написании каких-то безнравственных стихов и отчислили. А ты знал, что стихи написал не он, и в знак протеста подал заявление, чтобы и тебя отчислили вместе с ним?

— Так и было.

— В том-то и дело, что не так! Я была в университете. Я сказала, что выхожу за тебя замуж и хочу знать, за что тебя отчислили. И знаешь, что мне сказали? Что тебя отчислили как обыкновенного воришку. Ни больше ни меньше.

— А ты хотела, чтоб я носился по улицам и резал правду-матку в глаза? Ты этого хотела? Почему ж ты сегодня пошла за книгами, если знала, кто я?

— Сама не понимаю, наверное, по инерции. А вообще, ничего я не хотела. Идем, Дима.