Всё, что помню о Есенине - [35]

Был объявлен литературный вечер Сергея в «Стойле Пегаса» с чтением «Пугачева». Пускали в кафе только режиссеров и актеров московских театров, писателей, поэтов, журналистов. Есенин был в очень хорошем настроении: в этот день он получил контрольный экземпляр «Пугачева». Он положил эту книгу на стол, за которым восседал председательствующий Мариенгоф, и прочел свою вещь с такой силой, которая превосходила его обычные чтения. Я видел, как некоторые артистки, режиссеры подозрительно сморкались. Однако те же люди, выступая с оценкой «Пугачева», стали говорить о драматургической слабости произведения.

Все эти оценки задели меня за живое. Волнуясь, я сказал: если сейчас, в чтении автора, «Пугачев» вызывает на глазах слезы (здесь я назвал фамилии замеченных мной артисток и режиссеров), то что же будет делаться со зрителями, когда эта вещь пойдет в оформлении хорошего художника, в постановке опытного режиссера и в исполнении достойных артистов?

В конце вечера Есенин выступил с авторским словом. Он считал, что в «Пугачеве» первостепенное место отведено слову, и не хотел переделывать пьесу таким образом, чтобы в ней на первый план выступало действие. Он не скрывал, что «Пугачев» — пьеса лирическая: так должно ее рассматривать, так должно ее ставить на сцене…

В этот вечер Сергей подарил мне контрольный экземпляр «Пугачева» с надписью: «Матвею Ройзману с любовью. С. Есенин. 1921».

В 1922 году появилось немало положительных рецензий о «Пугачеве»: академика П. С. Когана, С. М. Городецкого, Н. Осинского (В. В. Оболенского) и др.

Шершеневич и Мариенгоф затеяли в «Театральной Москве» полемику о «Пугачеве»: Вадим доказывал, что произведение Есенина несценично, Мариенгоф возражал…

Увы! Потребовалось почти полстолетия, чтобы, наконец, первую постановку «Пугачева» осуществил заслуженный артист РСФСР Юрий Петрович Любимов в Московском театре драмы и комедии на Таганке. В этой постановке участвовали режиссер В. Раевский, художник Ю. Васильев, композитор Ю. Буцко.

Спектакль условен, начиная с оформления: сцена — плаха с врубленным в нее топором, помост, по которому скатываются после казни отрубленные головы или тела убитых. Три колокола на деревянных шестах с прикрепленными к языкам веревками, и каждый раз у колоколов разные звуки: горе, веселье, набат и т. д. Если плаха — символ крепостной Руси Екатерины II, то подвешенные и вздрагивающие на веревках — слева мундир вельможи, справа рваная одежда крепостного — символы пугачевского восстания.

А обнаженные по пояс повстанцы — разве это не говорит о том, что они — доведенные до отчаяния, закрепощенные белые рабы? А эти три мальчика с зажженными свечками в руках, поющие: «О, Русь!» — разве не сошли они со страниц Есенина?

Очень помогают спектаклю пантомимы. Особенно запоминается сцена, когда на глазах зрителей как бы строятся потемкинские деревни, и нищие, замордованные крепостные выходят с цветами встречать «матушку-царицу». А «матушка» известна тем, что подослала убийц к своему супругу Петру III, а потом, будучи на троне, по количеству своих любовников превзошла цариц и королев всех эпох и народов. Кстати, по количеству любовников, одариваемых ею поместьями с крепостными душами.

И вот против такой монархини восстает бедный донской казак-хлебопашец Емельян Пугачев. Он убежал с царской службы, был схвачен, посажен в тюрьму, как зверь, на цепь, но с помощью своего караульного освободился и скрылся в Польше. Он повидал, как страдает народ в разных краях Руси. Назвавшись именем убитого Петра III, в личину которого ему противно рядиться, он поднимает в поход яицких (уральских) бедных казаков, беглых крестьян. В ряды его войска устремляются крепостные рабочие на Урале, башкиры, татары, калмыки, киргизы, словом, так называемые «инородцы». Одаренный предводитель восстания, глава организованного им повстанческого штаба, Пугачев не только руководит боями, но и сам участвует в них, судит помещиков и взятых в плен врагов.

Испуганные Екатерина II и ее фавориты ищут пути, чтобы любой ценой избавиться от Пугачева — Петра III. Губернатор Рейнсдорп подговаривает острожника Хлопушу убить Емельяна, а за это обещает свободу и золото. И вот Хлопуша среди повстанцев:

Уж три ночи, три ночи пробиваясь сквозь тьму,

Я ищу его лагерь, и спросить мне некого.

Проведите ж, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека!

Есенин с такой потрясающей силой читал монолог Хлопуши, что любая аудитория устраивала ему овацию. Великолепно прозвучал этот монолог в Театре на Таганке, произнесенный артистом В. Высоцким. (Вообще Сергей тщательно выписал роль Хлопуши, как и Пугачева.) Долго и много говорили о том, что в «Пугачеве» нет драматургического сюжета. А разве это не сюжет: Хлопушу посылают убить Пугачева, а он становится его преданным соратником?

Заслуга первого постановщика на советской сцене «Пугачева» Юрия Любимова состоит в том, что он сумел так прочитать драматическую поэму, как назвал ее автор, что она прозвучала гимном революционной борьбе за попранное человеческое достоинство, за свободную жизнь.

И обидно, что этому заслуживающему поощрения спектаклю театральные критики и рецензенты уделили внимание в трех-четырех газетах, хотя эта постановка по-новому освещает творческий путь великого советского поэта Сергея Есенина, написавшего Пугачева, безусловно, под большим влиянием Октября.