Все, что осталось от любви - [2]

* * *

Дом, журчание чайника на плите, монотонный гул «Маяка», умиротворенность в каждом уголке. В подъезде громкий топот башмаков по лестнице, и вот на улицу с разбега вылетают ребята лет двенадцати с рюкзаками за спиной. Они спешат в школу.

Жизнь! Жизнь сквозит в каждом их шаге, движении, улыбке, в глазах надежда и ожидание чего-то неизведанного и, что само собой разумеется, интересного, чарующего и неповторимого. Ему так не хватало этого ощущения — ощущения прекрасного. Его мирок сковали крепкие цепи, словно железные оковы на руках осужденного, они загнали его в рамки посредственности, мнимости и проходящей мимо жизни, которую ты провожаешь взглядом из окна, машешь рукой, словно навсегда прощаешься с другом детства.

— Ты принес? — Он, вздрогнув, открыл глаза. Белоснежная оконная решетка, заливающий комнату яркий свет, еще мгновение назад видимые им так ясно, сменились пылью и серостью. Полумрак комнаты, паутина в углу над дверью, едкий запах гидры и силуэт стоящего рядом закружили его в водовороте обреченности.

— Да, — он полез в карман, ощутил прикосновение холодного и гладкого полиэтилена. Маленькие пакетики перекочевали в руки другого, и он вздохнул с облегчением. Сегодняшний день прошел удачно.

— Хорошо, этого нам хватит до завтра, — другой усмехнулся, подкидывая на ладони всю их жизнь, сосредоточившуюся с этих прямоугольных кусочках яда, уже давно пропитавшего каждый сантиметр кожи. — Есть хочешь?

Они поужинали. Запили яичницу чефиром. Ему хотелось одиночества, но ограниченное пространство однокомнатной квартиры, не позволяло уединиться. Он вышел на улицу. Закурил. Сигаретный дым повис в воздухе голубоватым облаком, своей причудливой формой напоминая какое-то сказочное животное. Он вглядывалась в эти меняющиеся очертания. Они постепенно расплывались, становились все прозрачней, пока не исчезли вовсе.

Еще один день миновал. Морозная свежесть утра плавно и почти незаметно превратилась в холод зимнего вечера, продуваемого со всех сторон порывистым ветром. Еще один день, такой же как многие, монотонно и однообразно, секунда за секундной иссяк и был занесен в память. Его можно не заметить среди остальных. Уже несколько месяцев в его уме слились в один единственный день и час. Как братья близнецы, трудно различимые, они представлялись единым целым, бесконечно дублируя, повторяя друг друга. Они как табачный дым бесследно исчезали и не оставляли за собой даже капли удовлетворения.

Описывая эти месяцы, можно уложиться в несколько слов. Утро. Встал, оделся. Десять шагов через дорогу. Торговля. Доза. Вечерняя тоска. Все. Он устал. Чем дальше, тем тяжелее становилось на душе. Хотел ли он так жить — неизвестно, и то, что не мог этого изменить, довлело над ним. Значит, не хотел.

Знобило. Люди торопливыми шагами стремительно проходили рядом с ним по тротуару. Единственная мечта будоражила ум и сердце — домой, в тепло, мягкую кровать, любимые руки. А он стоял. Ветер трепал волосы, задувал под куртку. Огни светящихся окон дома напротив сливались в одно безликое пятно. Бесформенное и бескрайнее оно стояло перед глазами и, словно монотонный голос психолога, манило подойти поближе. Он не хотел, не думал, ноги сами несли его вперед. Ступени, лестница, деревянная дверь, голоса молодые, звонкие, полные жизни. И он, как мумия фараона в каменной гробнице, один в этом огромном мире, потерянный, плутающий в лабиринтах грез и желаний, неосуществимых, но кажущихся столь близкими, что дрожащая рука без существенных усилий дотянется.

* * *

Деревянная дверь училища с громким скрипом захлопнулась за спиной. Солнце ударило в глаза. Он на секунду зажмурился, постоял, а затем, что-то насвистывая себе под нос, зашагал по аллее. Старые елки отбрасывали на тротуар конусообразные тени, птицы, греясь в весенних лучах, чирикали в ветвях, перескакивая с ветки на ветку. На душе радостно и спокойно. Наконец-то весна. Скоро летние каникулы, если конечно его не отчислят за непосещаемость.

— Лучше не надо, — пробормотал он, на мгновенье представив себе реакцию матери, — Она с меня три шкуры спустит. — Затем, где-то в глубине души махнув на все рукой, решил, что подумает об этом позже, и широкими шагами заспешил домой.

Этюдник подпевал ему на каждом шагу. Раз — два, раз — два — звякали тюбики с красками, ударяясь о деревянную поверхность.

По пути ему встречались влюбленные парочки. Они нежно переглядывались, улыбались друг другу во весь рот, держались за руки. Он смотрел на них и посмеивался: «до чего глупо выглядят». Впереди стремились в небеса кремлевская колокольня и величественный Успенский собор, в храмовом пространстве которого уже давно прописались музейные экспонаты. Туда, в очередной раз поглазеть на выставку, заходили бабульки, тянущие за руку внуков, надо же приобщать несознательную молодежь к прекрасному.

Он подумал о своей сегодняшней работе. Натюрморт — кувшин, яблоко луковица — и рассмеялся. До чего смешное лицо у Николая Александровича, когда он прикусывает губу и ходит вокруг мольберта, с сосредоточенным видом разглядывая ученический труд. Ему надоели эти скульптурные маски, вазы. Он хотел рисовать что-то настоящее. Вот здорово будет когда они всей группой поедут на пленэр. Лучше живой природы нет ничего.