Все было не так - [3]

– Три года, – произнес Денни, вздохнув.

– Ага, – сказал Майлс.

Я думала о нашем обмене сообщениями. Об отсутствующем имени. Я много об этом думала. О том, что нас должно быть шестеро, а не пятеро.

О Келли Гейнор.

Я ручаюсь, что ты не знаешь ее имени. О ней почти никогда не упоминали. Но она была в туалете вместе со мной и Сарой. Я уже несколько лет ее не видела.

Каждый раз, когда мне хотелось сказать что-то о ней, вопросы застревали где-то в груди, на них давил вес вины. Я хотела их задать. Выяснить, слышали ли о ней Майлс и Денни. Думали ли они когда-нибудь о ней, или только я.

Мне даже удалось открыть рот, втянуть воздух. Сделала я это тихо, но Майлс услышал. Или, возможно, почувствовал. Иногда кажется, что он чувствует меня. Словно знает о каждом моем движении, вздохе, моргании и понимает, что за этим стоит. Честно говоря, это меня как успокаивает, так и пугает. И его взгляд – будто он готов внимать каждому моему слову – на секунду останавливал сердце. Из-за его сонных глаз я забывала, что собиралась сказать.

Сидящий с другой стороны от меня Денни ничего не заметил.

– Знаешь, – сказал он, поправляя темные очки, – когда мы окончим школу, никто даже не вспомнит о стрельбе.

– Что? – спросила я, радуясь возможности хотя бы на секунду отвести взгляд от Майлса.

Но чувствовала, что он все еще смотрел на меня.

– Конечно, вспомнят. Все помнят.

– Нет, я имею в виду… Когда мы уедем, не останется никого, кто действительно был там, кто помнит, что произошло. Мы учимся последний год. Последние выжившие. Когда мы уедем, останутся лишь те, кто знает о произошедшем только по тому, что слышали или видели по телевизору. Для них это будет просто историей.

Я сидела, обдумывая его слова. Не знаю почему, но мне это никогда не приходило в голову. Он прав. Через пару месяцев мы втроем окончим школу. Когда это произошло, мы учились в девятом классе. А когда уедем, в нашей школе останутся лишь те ученики, что слышали эти истории, гуляющие по городу, новостям, застывшие в церкви. Ученики, которые знают об этой стрельбе ровно столько же, сколько и…

Ты.

А ты – и они – столько еще не знаешь. Многие истории смешались, перепутались или исказились. Я даже не знала, насколько.

– Ага, – сказал Майлс. – Не могу понять, хорошо это или плохо.

– Я тоже, – согласился Денни.

Но я знала. Потому что мне становилось тошно от одной только мысли о том, что мы окончим эту школу, наши истории уедут вместе с нами, и коридоры наполнятся искаженными версиями того, что произошло в тот день.

Майлс положил руку на мое плечо.

– Ли, ты как? Выглядишь немного… Ты в порядке?

Я кивнула, потому что боялась, что как только открою рот, меня стошнит.

– Все дело в сегодняшнем дне, – сказал Денни. – В этот день всегда сложно.

– Да, – согласился Майлс. – Всегда.

Они были правы. Этот день всегда вызывал боль. И я была уверена, так будет всегда. Но, сидя здесь, я могла думать лишь о том, что Келли Гейнор, где бы она ни была, еще сложнее.

И это моя вина.

После стрельбы школа начала работать только в августе. Снаружи поджидало несколько съемочных групп, готовых запечатлеть наше возвращение, но не столько, сколько можно было бы ожидать. Прошло пять месяцев, и другие трагедии вытолкнули нашу школу из основного новостного цикла.

Меня обрадовало отсутствие большого количества камер. Не хотелось видеть в новостях свою фотографию. Особенно в тот день, когда я даже не знала, смогу ли войти в здание без панической атаки. Это в считаные часы стало бы сенсационной новостью. «Выжившая в старшей школе округа Вирджил потеряла самообладание, вернувшись на место жестокой расправы». Я превратилась бы в бедную трагическую фигуру, которую еще несколько дней жалела бы страна. А я не нуждалась в чьей-то жалости.

Как и не думала, что заслужила ее.

Тем утром мама попросила подменить ее на работе. Мне кажется, в тот день многие из наших родителей взяли выходной. Все хотели впервые после случившегося подвезти в школу своих детей. Кто-то даже вошел с ними в здание, как в первый день в детском садике.

– Я могу войти с тобой, – сказала мама, когда мы заехали на парковку. Мы смотрели, как в здание вошел выпускник, не отстающий от папы. – И могу остаться, если нужно.

Я покачала головой.

– Нет. Все хорошо.

Как бы сильно я ни волновалась насчет того, что испугаюсь войти, я без тени сомнений понимала, что и мама не сможет с этим справиться. Иногда кажется, что случившееся в тот день затронуло ее больше меня. Это часто бесило меня в первые месяцы. Она словно брала на себя часть моей боли. Я понимала, что она не хотела этого. Понимала, что слишком строга к ней. Но временами мне хотелось на нее накричать. Сказать, что у нее нет права плакать, паниковать или видеть кошмары. Потому что ее там не было.

– Ты уверена? – спросила она, и я уже слышала, как дрожал ее голос. – Ли, можешь не идти, если не хочешь. Я тебе говорила. Можем подумать об обучении на дому или найти другую…

– Мам.

Уверена, она пыталась мне помочь, но эти жалкие предложения скорее раздражали меня. Она работала так много, что я и не могла думать об обучении на дому, и других вариантов, кроме переезда, не оставалось – чего мы точно не могли себе позволить. Эта старшая школа была единственной в округе.