Всамделишные сказки - [14]
— От сосны, из которой у вас сруб колодезный, стала ваша вода лечебная. Сосновая вода, уважаемый, полезная, когда у кого дыхание сбито, и лечит она больную грудь. Вот ты Катерину и вылечил.
А как же! Скажем, загордись наш Василёк, не утри нос старичку, али того хуже — позарился бы парень на монетки, ничего бы и не было: ни колодца, ни Катюшкиной радости…
А ржаной старичок, он ведь от твоего неверия не сгинет, не переведётся! Всё будет, пока рожь в поле не переведётся, да васильки, да милое сердце у человеков… Так-то!
Перелёт-трава
Сумерки над Сылвой-рекой синие-синие! Тёмно-синие засыпают леса по берегам, густо синеет высокое небо, и под синей тенью, как под большим крылом, затихает милое моё Грибушино…
Виднеются в синей полутьме, светятся одни белые ромашки у заборов, но всё до той поры, пока не вспыхнет на небосводе золотая звёздная россыпь, от которой так кружится голова…
— Тётка Агафья, глянь, звёзды нынче какие! Вон, вон одна полетела… Ах, не успела я желание загадать!
— А и ладно! До неба высоко-далеко, чего уж там загадывать. Старики, слышь, говорят: одна перелёт-трава желания исполняет… Нигде та трава не растёт, и корешка-то у неё нет. Летает себе с места на место, с края в край. Как полетит к земле, так и переливается огнём радужным — за то её с падучей звездой путают. И нету, стало быть, силы сильней, чем в той травке перелётной, да не всякому она покажется.
— Опять ты за своё, тётка Агафья! Да кто эту летягу видал на самом деле, да ещё без корешков… Чепуха какая-то! Звёзды — вот они, так ведь и на них желания придумывают забавы ради. А травки эти ваши перелётные…
— Тебе видней! Вы, городские, известно, грамотные!
— Да ты обиделась, тётка Агафья? Не сердись, бог с ней, с травкой! Ну, коли хочешь, пусть будет, жалко, что ли, а? Ну чего ты молчишь? Говорю же, пусть себе летает ваша травка волшебная, не сердись, не молчи!
— Вот слушай-ка! За себя не скажу — не показалась мне такая трава. А Валентину знаешь, что у перевоза живёт? Она видала. «Чему и быть, — говорит, — тётка Агафья, как не той травке. Перелёт-трава и есть». Была, она сказывала, девчонкой еще, как раз её мать в тот год в школу свела. Нашла себе Валюха подружек — не разлей вода. Зима — время весёлое, с темна дотемна за короткий зимний день нахохотаться да в снегу наваляться дня им мало. Известно, какие в деревне забавы…
И случись… пошёл по деревне слух: едут, мол, из самой Москвы артисты! Цирк, значит, с живой обезьяной, и прямо в нашу Кишерть!
Было ли этакое дело! И главное — обезьяна настоящая, деревенским-то и в кино её не показывали, и телевизоров тогда у нас не было…
И приехали те циркачи на самом деле. Афишу на сельсовете повесили — «Обезьяна на проволоке». Четверым подружкам родители в конторе билеты справили, а пятой — нет. Как Валюха товарку обидит, без Машутки как они пойдут?! Взяла Валюша у Маши рубль: «Куплю тебе билет в очередь, сиди жди!» Прибежала Валя в Кишерть, в сельсовет, где стол специально поставили билеты продавать. Да куда там! Съехались все деревни к сельсовету: и молёбские тут, и грибушинские, и кишертские, и губахинские на телегах прикатили. Кричат все, толкаются, того гляди крыльцо снесут.
Страшно Валюхе — и убежать ни с чем нельзя. Нырнула она в эту толпу, а тут как закричат: «Заходи, народ, билеты дают». Подхватили Валюху, вместе с толпой в дом занесли, слыхала только, как двери крякнули в сенях, как мимо проносили. В комнате вовсе дышать нечем, шум да гам. Дядька с билетами было на стол вспрыгнул, руками машет: «Обезумели вы, что ли?! Выйдите отсюда, не стану билеты продавать!» Да стол уже под ним ходуном заходил. Он на шкаф полез, кричит… Какое там билеты, Валюшка!.. Отдавили её к самому окошку, лицом к стеклу, стоит ни жива ни мертва, только изо всех сил рубль в кулачишке сжимает. И заплакать не может, и вздохнуть. Носом в синее окошко уткнулась — вечер уж на улице, плывёт перед глазами всё…
«Неужто, — думает, — ни в жизнь мне и обезьяны не увидать, и ничего вообще?» Глядит — за окошком в самой вышине дрогнул огонёк и полетел к земле медленно, как во сне, всё ближе и ближе. Вот уже перед глазами плывёт — будто веточка зелёная посреди снега и цветы на ней. Уж как она вспомнила — не ведаю, стоит шепчет: «Перелёт-трава, перелёт-трава, помоги!» — и сама своего голоса не узнаёт… Упал огонёк далеко за избами.
Враз и забасил кто-то ей в затылок: «Эй, народ, девку-то вовсе задушили!» Ручищи чьи-то хвать Валюху за бока, да вверх и выдернули, на чьи-то плечи поставили. «Держись, мелкая! Дядька! — кричат билетёру. — А ну выдай девчонке первой билет на обезьяну поглядеть!» И ещё чего-то кричали…
А та обезьяна всего-то и по проволоке один раз на представлении пробежала — туда и обратно, да дело не в том…
Больше никогда перелёт-трава Валюхе не показывалась. Сказывала Валентина — может, оттого, что ничего за всю жизнь не захотелось так… Выходит, для перелёт-травы большую охоту надо иметь, захотеть чего так, как дитё малое хочет, тогда она и покажется… А по-другому никак.
Сумерки над Сылвой-рекой синие-синие. Оттого ли звёзды здесь яснее ясного? Смотришь на них долго — огоньки путаются, переливаются, расцветают радужным светом. Кажется, закроешь уставшие глаза — обрываются огоньки на самых кончиках ресниц, слетают вниз. С неба на землю, с места на место, с одного края в другой. Далекий край, невиданный, желанный…
