Всадники - [3]

— С наскоку петухи дерутся, — осадил разведчика эскадронный. — Сколько же пулеметов, если не «по видимости»?

— Один, должно быть, — развел руками разведчик. — Они тоже не дураки показывать.

К рассвету второй и третий взводы перешли подмерзшее болотце и затаились в овраге. Первому взводу приказано спешиться и идти на село в лоб — для маскировки.

Севка видел, как из рощи выскользнула цепь первого взвода, припала к земле. За ней — вторая цепь, тоже ползком. Неужели противник не видит? Или подпускает на выстрел?

Рядом с кухней стояла в резерве запряженная парой пулеметная тачанка. Ее редко применяли в атаках, чаще при отходе — для заслона.

Пулеметчик Дроздов молча курил одну цигарку за другой, хмурился. Ездовой Охрименко лежал под кустом на попоне, укрывшись с головой шинелью, — маялся животом.

Вот и первый выстрел с той стороны! Над плетнем заголубел дымок. С нашей стороны — залп. С колокольни — пулеметная строчка. Завязалось!

— Эс-кадрон, ш-шашки к бою! Марш — ма-арш! — врастяжку скомандовал Ребров, вскидывая клинок и выпуская Бурьяна во весь мах.

Ухнула, застонала под копытами схваченная морозом земля, екнули конские селезенки. Развернувшись в лаву, всадники начали заходить на село с фланга.

И, откуда ни возьмись, с чердака крайней хаты полоснул по коннице станковый пулемет.

— Клади коней! — крикнул Ребров, сдерживая Бурьяна, и скатился на землю.

На Севкиных глазах послушно легли под огнем старые эскадронные кони, заслонив спешенных кавалеристов. А молодые, необученные — ни в какую! Обезумев от страха, метались туда-сюда, волоча на поводьях бойцов, ошалело храпя.

— Р-разворачивай! — отшвырнул цигарку Дроздов, кинулся к тачанке.

Ездовой выпростал из-под шинели усатое лицо, тупо посмотрел на пулеметчика.

— Разворачивай, старый сыч, зарублю!

Севку подхватили невидимые крылья. Вскочил на тачанку:

— Садись, дядя Федор!

Гикнул, ожег вороных кнутом, и тачанка молнией вылетела под пули. В передке во весь рост — Севка. Натянутые вожжи в руках, как струны. Вот он развернул тачанку для боя, Дроздов припал к пулемету:

«Та-та-та-та! Та-та-та-та!» По слуховому окну чердака, да по плетням, да опять по слуховому: «Та-та-та-та!»

— Федя, золотой! — повеселели бойцы. — Федя-а!..

Захлебнулся вражеский пулемет на чердаке. Кинулись беляки прочь от плетней, запаниковали.

Тут и подняли бойцы коней.

— Шашки вон! — пропел на высокой ноте юношески звонкий голос. — Вдогон марш-ма-арш!

Это товарищ Касаткин, комиссар. На плечах выбитого из села противника ведет эскадрон к станции. Гореть пакгаузам железной дороги, рваться на складах патронам и снарядам, истекать керосином простреленным цистернам и валиться с высоты на землю взорванной водокачке.

Раненого командира санитары бережно подняли на повозку, фельдшер сделал укол.

На ту же повозку положил пулеметчик Дроздов и Севку. Положил, взял из тачанки полушубок, укрыл.

— Крепись, Савостьян! Поболит — перестанет. Земной тебе поклон от эскадрона.

Севка хотел улыбнуться в ответ, но губы его не послушались. Улыбнулись одни глаза.

Под вечер санитары доставили раненых на железную дорогу, погрузили в товарный вагон. Севка лежал на соломе, укрытый полушубком. Рана в плече почти не болела. Думалось про эскадрон: как он там без командира?

Дорога оказалась длинной. Вагон прицепляли то к одному поезду, то к другому. Поезда часто останавливались, долго стояли на разъездах, полустанках, а то и просто в поле.

Из шести раненых больше всех ослаб командир. Он то приходил в сознание, то снова впадал в забытье. И Севке становилось страшно, особенно по ночам: вдруг умрет!

Но приходило утро, и Степан Викторович открывал ввалившиеся глаза, требовал пить.

Потом ему стало полегче, и однажды он заговорил, тихо, почти шепотом:

— Сева, а ведь меня всего на полпальца выше сердца ударило. Чуть бы пониже — и конец… Счастье! Не иначе как твоя дареная подкова выручила.

— Вы это всерьез, дядя Степан, про подкову?

— Шучу! — улыбнулся командир. — Не в подкове суть. Тут дело случая. А счастье, Сева, оно куда сложнее. Я за ним с эскадроном уже давненько скачу. Сколько товарищей потерял, сколько полей ископытил. А счастье все еще впереди.

— Может, его и нет на свете, а люди только зря говорят, — задумался Севка.

— Как это нет! — рассердился эскадронный. — Зря, что ли, воюем, жизни кладем? Ты эти слюнявые мысли брось.

Утомленный разговором, задремал командир.

Полежал с закрытыми глазами и Севка, но спать не хотелось. Повернулся на правый бок, на левый — не уснуть. Подтянул колени, сел. Полушубок сполз, вывернулся шерстью наружу.

Севкино внимание привлекла странная заплатка, пришитая изнутри. Карман! Пальцы нашарили в уголке что-то твердое. Уцепился покрепче, оторвал сложенный вчетверо кусочек овчины, исписанный химическим карандашом. Прочел и тут же повернулся к командиру. Но тот спал.

Севка кашлянул раз, другой. Повозился на соломе, покряхтел.

— Не спишь? — открыл глаза Ребров.

— Прочитайте вот!

На квадратике оголенной от ворса овчины четко выстроились слова:

«Дорогому товарищу Ленину в подарок от крестьян села Заозерье. Полушубок сей сшил по поручению сельского схода Серафим Лыков. Носи его, Ильич, на доброе здоровье и на страх врагам».