Всадники - [50]

Потрепав белоснежного коня по шелковой гриве, Адам ласково поговорил с ним некоторое время, шепча с детства знакомые слова. Когда Адаму исполнилось десять лет, отец, уже получивший чин княжьего воеводы в доме Борутов, подарил единственному сыну молодого жеребца-однолетку. Адам назвал его Ветром и без устали занимался с ним, проводя в конюшне и на лугу со своим новым другом все свободное время. Жеребчик оказался с норовом, никого и близко к себе не подпускал, кусался, норовил ударить копытом. Только Адам составлял исключение, недаром тогда же прозвали его ведуном братья-княжичи.

Было что-то волшебное в том, как прислушивался конь к словам мальчишки, реагировал на каждое движение, отвечал, словно читая мысли наездника. Такого единения с животным, не могли добиться лучшие воины Борутов. Так как он — успокоить коня не мог никто, разве что Орлик. И говоря сейчас с белоснежным красавцем, он чувствовал, как возвращается то полузабытое ощущение уверенности, что Буран — предназначен судьбой именно для него… Уходить не хотелось, но Адам пересилил себя, с сожалением попрощался, услышав в ответ негромкое ржание…

Следующим местом, которое Борут решил посетить, стала комната отца Филарета, временно преображенная в лазарет. Поднимаясь по вытертым каменным ступеням, Адам думал о Кречере и его месте вожака местных банд. Прежде им доставались лишь обрывки информации об устройстве горских разбойничьих отрядов. И вот теперь, оказавшись в самом сердце Ермунганда, в ставшей для многих полулегендарной Чернагоре, он куда ближе подошел к разгадке тайн горцев.

Монах словно ждал Борута, рука князя не успела подняться, чтобы постучать в дверь, как она сама распахнулась, открыв светлое, просторное помещение, на пороге которого стоял в потрепанной серой рясе сам отец Филарет.

— День добрый, княже, — приветствовал он Адама негромким голосом, — заходите. Кризис уже миновал и раненый просто спит. Скоро должен проснуться.

Он посторонился, пропуская Борута внутрь и открывая вид на высокую кровать, стоявшую возле дальней стены. Горец, разметавшийся во сне по белым простыням, выглядел уже гораздо лучше. Лицо, покрытое прежде мертвенной бледностью и запекшейся кровью, сейчас было чисто вымыто, а на лбу и заросших щетиной щеках появился слабый румянец.

Теперь, при свете дня, без этих страшных окровавленных тряпок, Адам смог лучше его рассмотреть. На вид он был не намного старше его самого. Аккуратная повязка из бинтов полностью охватывала его голову, скрывая цвет и длину волос, зато воинственно торчащие рыжеватые усы, жесткие и густые, заодно с недельной щетиной того же цвета, ясно указывали на вагрские корни горца. Грудь и живот его тоже были перевязаны. Он спокойно спал, лишь иногда непроизвольно пытаясь коснуться рукой раны на боку, в такие моменты монах аккуратно отводил его руку в сторону, негромко увещевая.

Борут хотел уже уйти, когда горец вдруг вздрогнул и открыл мутноватые от боли светло-карие, почти желтые как у рыси глаза, глядя прямо на него.

Минуты две они молча смотрели друг на друга, пока Адам первым не нарушил молчания:

— Ты сейчас в безопасности…

— Я пленник? — хрипло перебил его раненый.

Адам пожал плечом и поинтересовался:

— Хочешь что-нибудь? Можешь говорить?

Горец закашлялся, попытался сесть, но отец Филарет спокойно и настойчиво уложил его обратно:

— Нет, нет, лежите, не пытайтесь встать, друг мой, вам пока рано делать столь резкие движения. Вы вполне можете ответить князю лежа.

— Князю? — удивленно переспросил горец, послушно откинувшись на подушки, с таким видом, словно даже попытка сесть, отняла у него все силы. Чувствовалось, что беспомощность тяготит его, а возможно и злит, судя по молниям, на миг мелькнувшим в необычных глазах. — Так вы князь? Монах сказал, что мы в Чернагоре… Не понимаю…

— Да в Чернагоре. Замок графа Шлоссенберга. Я — князь Адам Борут.

— Откуда вы? И какой еще граф?

— Вижу, тебе намного лучше. Отец Филарет сотворил истинное чудо… Сейчас мне, — он особо выделил последнее слово, — нужны ответы на мои вопросы и для начала — кто ты и как оказался в плену у Кречера?

Голос князя оставался отстраненно-спокоен. Горец, почувствовав в нем хозяина положения, скрыл вспыхнувшее раздражение и согласно прикрыл глаза.

— Этот подлец обманом заманил меня в засаду, — презрение и гнев переполняли горца. — Он обещал безопасность, принес клятву на кресте! Звал на встречу, говорил — мир заключим… Шелудивый пес! Он предал меня, преступил крестоцелование! Думал, я сдамся, но не таков Брадан, сын Фиака по прозвищу Рысь! Я сражался до конца, многих убил. Сабля застряла в груди врага и сломалась…

Обессилив от гнева и ярости, горец откинулся на подушку и замолчал. Борут задумчиво смотрел на него, решая как вести разговор дальше. Будь раненый горец его другом, он бы гордился такой дружбой, будь Брадан его врагом — уважал. Но сейчас вагр не был ни тем, ни другим, и только от Адама зависело, чем обернется это знакомство.

— Что ж, мы назвали себя друг другу, теперь можно отбросить лишние формальности. Стало быть ты вагр. Брадан — значит мудрый, — Адам покачал головой, — жаль, что ты не смог разгадать замысел Кречера… Скажи. Зачем они оставили тебя в живых?