Всадники ниоткуда. Рай без памяти - [2]
Я его понял. Нам трудно стало стыковать наши половинки. Да и смысла не было. Мы разошлись, чтобы продолжить литературные игры отдельно друг от друга. Отца давно тянуло в детектив, меня — в современную, хотя и не без странностей, прозу. Так мы и пошли по жизни. Но это уже другая история…
Отец в конце жизни еще раз вернулся к фантастике, написав очень тонкий и очень личный, едва ли не биографический (хотя какая, к черту, биографичность в фантастике?!) рассказ «Бал». Он его не успел увидеть опубликованным. Сборник фантастики «Орион» вышел спустя пару месяцев после смерти отца.
Ему повезло в жизни: он много писал, хорошо издавался, да плюс к тому воспитал ученика, который — случайно или нет, не ведаю — оказался его родным сыном. То есть мною. Но как же повезло мне — с отцом! Вот уж он отнюдь не случайно стал моим Учителем. Сказано: судьба играет человеком… Я благодарен судьбе за ее прекрасную Игру. Полагаю, отец разделил бы мое о том мнение: он любил Игру, которая в данном случае носит имя фантастики.
Вообще-то фантастика — штука коварная. В том смысле, что она куда как сильно зависит от времени. Стареют идеи, становятся наивными (ну, в самом деле, нельзя же сегодня всерьез читать Жюля Верна!), приметы времени лезут из всех щелей и хорошо, когда лишь ностальгическую улыбку вызывают — а если раздражение?… Сегодня вон даже старые масштабы цен и старые деньги кажутся жутковато нереальными, а они были нашим бытом каких-нибудь шесть-семь лет назад… Мы с отцом писали в отчаянно советское время, и советские приметы, естественно, живут в наших книгах — даже тогда, когда действие происходит далеко от Земли. Можно было бы, конечно, внимательно перечитать написанное, безжалостно почистить тексты, выкинуть — в соответствии с правилами дня нынешнего! — всякие упоминания о коммунизме, капитализме и прочих «измах», убрать даже тот хилый минимум «социалистической идеологии», который тогда и заметен-то не был (фантастика ведь!), а сейчас даже меня, одного из авторов, малость раздражает. Можно было бы. Но тогда наши романы, повести, рассказы стали бы иными — не теми, какими мы с отцом их придумывали. Если хотите, это было бы моим предательством по отношению к отцу, да простится мне неуместная в предисловии высокопарность. И не только к отцу — ко мне тоже. К тому молодому человеку, который пришел в ученики к Учителю. Да и разве за эти смешные сегодня детали любили наши книги читатели? Нет, конечно! Если любили, то именно за фантастику. А ни она нам, ни мы ей не изменяли и не изменили. Порукой тому хотя бы тот факт, что «Всадники…» и «Рай…» выдержали не одно переиздание — от давних шестидесятых до наших девяностых.
Поэтому я все оставил, как было.
Сергей Абрамов
ВСАДНИКИ НИОТКУДА
Часть первая
РОЗОВЫЕ «ОБЛАКА»
Глава 1
КАТАСТРОФА
Снег был пушистым и добрым, совсем не похожим на жесткий, как наждак, кристаллический фирн полярной пустыни. Антарктическое лето, мягкий, веселый морозец, который даже уши не щиплет, создавали атмосферу почти туристской прогулки. Там, где зимой даже лыжи самолета не могли оторваться от переохлажденных кристалликов снега, наш тридцатипятитонный снегоход шел, как «Волга» по московскому кольцевому шоссе. Вано вел машину артистически, не притормаживая даже при виде подозрительных ледяных курчавостей.
— Без лихачества, Вано, — окликнул его Зернов из соседней штурманской рубки. — Могут быть трещины.
— Где, дорогой? — недоверчиво отозвался Вано, всматриваясь сквозь черные очки в поток ослепительного сияния, струившийся в кабину из ветрового иллюминатора. — Разве это дорога? Это проспект Руставели, а не дорога. Сомневаетесь? В Тбилиси не были? Все ясно. Мне тоже.
Я вылез из радиорубки и подсел на откидной стульчик к Вано. И почему-то оглянулся на столик в салоне, где подводил какие-то свои метеорологические итоги Толька Дьячук. Не надо было оглядываться.
— Мы присутствуем при рождении нового шофера-любителя, — противно хихикнул он. — Сейчас кинолог будет просить руль у Вано.
— А ты знаешь, что такое кинолог? — огрызнулся я.
— Я только научно объединяю твои специальности кинооператора и киномеханика.
— Идиот. Кинология — это собаковедение.
— Тогда я исправляю терминологическую ошибку.
И, поскольку я не ответил, он тотчас же продолжил:
— Тщеславие тебя погубит, Юрочка. Двух профессий ему уже мало.
Каждый из нас в экспедиции совмещал две, а то и три профессии. Гляциолог по основной специальности, Зернов мог заменить геофизика и сейсмолога. Толька объединял обязанности метеоролога, фельдшера и кока. Вано был автомехаником и водителем специально сконструированного для Заполярья снегохода-гиганта да еще умел починить все — от лопнувшей гусеницы до перегоревшей электроплитки. А на моем попечении, кроме съемочной и проекционной камер, была еще и радиорубка. Но к Вано меня тянуло не тщеславное желание увеличить ассортимент специальностей, а влюбленность в его «Харьковчанку».
При первом знакомстве с ней с борта самолета она показалась мне красным драконом из детской сказки, а вблизи, с ее выдающимися вперед в добрый метр шириной лапами-гусеницами и огромными квадратными глазами-иллюминаторами, созданием чужого, инопланетного мира. Я умел водить легковую машину и тяжелый грузовик и с разрешения Вано уже опробовал снегоход на ледяном припае у Мирного, а вчера в экспедиции не рискнул: день был хмурый и ветреный. Но сегодняшнее утро так и манило своей хрустальной прозрачностью.
