Всадники ниоткуда - [38]

Я растерянно развёл руками.

— Но её же написал русский. Ксавье только оркестровал её для джаза. — И говоривший довольно музыкально пропел по-французски знакомые мне слова: «…всадники ниоткуда строем своим прошли».

— Знаю! — закричал я. — Автор — мой друг, тоже участник нашей антарктической экспедиции, Анатолий Дьячук.

— Дичук? — переспросили в зале.

— Не Дичук, а Дьячук, — поправил я. — Поэт и учёный. И композитор… — Я поймал иронический взгляд Зернова, но даже ухом не повёл: плевал я на иронические взгляды, я мировую известность Только создавал, бросал его имя на газетные полосы Европы и Америки и, не заботясь о музыкальности, затянул по-русски: — «Всадники ниоткуда… Что это, сон ли, миф? И в ожидании чуда… замер безмолвно мир…»

Я не успел продолжить в одиночестве: зал подхватил песню, кто по-французски, кто по-английски, а кто и совсем без слов, одну только мелодию, и, когда всё стихло, долговязый Мак-Эду деликатно позвонил своим игрушечным колокольчиком.

— Я полагаю, конференция закончена, господа, — сказал он.

18. НОЧЬ ПРЕВРАЩЕНИЙ

После пресс-конференции мы разошлись по своим комнатам, условившись встретиться через час в том же ресторане за ужином. Я так устал на собрании, как не уставал даже в изнурительных антарктических походах. Только добрый сон мог бы прояснить мысль, вывести её из состояния тупого безразличия к окружающему. Но он так и не пришёл, этот спасительный сон, как ни приманивал я его, ворочаясь на кушетке с мягким шёлковым валиком. В конце концов встал, сунул голову под кран с холодной водой и пошёл в ресторан заканчивать этот перегруженный впечатлениями день. Но день не кончился, и впечатления ещё стояли в очереди. Одно из них прошло мимолётно, не зацепив внимания, хотя в первый момент и показалось мне странным.

Я спускался по лестнице позади человека в коричневом костюме, сидевшем на нём как военный мундир. Квадратные плечи, седые усы стрелочками и короткая стрижка ещё более подчёркивали в нём военную косточку. Прямой как линейка, он прошёл не глядя, мимо лысого француза-портье и вдруг, резко повернувшись, спросил:

— Этьен?

Мне показалось, что в чиновничьих холодных глазах портье мелькнул самый настоящий испуг.

— Что угодно, мсье? — с заученной готовностью спросил он.

Я задержал шаги.

— Узнал? — спросил, чуть-чуть улыбнувшись, усач.

— Узнал, мсье, — едва слышно повторил француз.

— То-то, — сказал усач. — Приятно, когда о тебе помнят.

И прошёл в ресторан. Я, намеренно громыхая по скрипучим ступенькам, Сошёл с лестницы и с невинным видом спросил у портье:

— Вы не знаете этого господина, который только что прошёл в ресторан?

— Нет, мсье, — ответил француз, скользнув по мне прежним равнодушным взором чиновника. — Турист из Западной Германии. Если хотите, могу справиться в регистрационной книге.

— Не надо, — сказал я и прошёл дальше, тут же забыв о случившемся.

— Юри! — окликнул меня знакомый голос.

Я обернулся. Навстречу мне подымался Дональд Мартин в нелепой замшевой куртке и пёстрой ковбойке с открытым воротом.

Он сидел один за длинным и пустым столом и тянул прямо из бутылки тёмно-коричневую бурду, а обняв меня, задышал мне в лицо винным перегаром. Но пьян он не был: все тот же большой, шумный и решительный Мартин, встреча с которым как бы приблизила меня к вместе пережитому в ледяной пустыне, к загадке все ещё не разоблачённых розовых «облаков» и тайной надежде, подогретой словами Зернова: «Мы с вами, как и Мартин, меченые. Они ещё нам покажут что-то новенькое. Боюсь, что покажут». Я лично не боялся. Я ждал.

Мы недолго обменивались воспоминаниями — стол уже начали накрывать к ужину. Подошли Зернов с Ириной; наш край сразу оживился и зашумел. Может быть, потому молодая дама с девочкой в очках села на противоположном краю, подальше от нас. Девочка положила рядом с прибором толстую книгу в радужном переплёте с замысловатым рисунком. Напротив устроился добродушного вида провинциальный кюре — парижские не живут в отелях. Он посмотрел на девочку и сказал:

— Такая крошка и уже в очках, ай-ай-ай!

— Очень много читает, — пожаловалась её мать.

— А что ты читаешь? — спросил кюре.

— Сказки, — сказала девочка.

— И какая же тебе больше всего понравилась?

— О гаммельнском крысолове.

— Как можно давать такую сказку ребёнку? — возмутился кюре. — А если у девочки развитое воображение? Если она увидит этот кошмар во сне?

— Пустяки, — равнодушно сказала дама, — прочтёт — забудет.

От кюре с девочкой отвлекла моё внимание Ирина.

— Поменяемся местами, — предложила она, — пусть этот тип смотрит мне в затылок.

Я оглянулся и увидел человека с усами-стрелочками, знакомство с которым, и, должно быть, не очень приятное знакомство, скрыл от меня портье. Усач как-то уж очень пристально смотрел на Ирину.

— Тебе везёт, — усмехнулся я. — Тоже старый знакомый?

— Такой же, как и лорд за конторкой. В первый раз вижу.

Тут к нам подсел журналист из Брюсселя — я видел его на пресс-конференции. Он уже неделю жил в отеле и со всеми раскланивался.

— Кто этот тип? — спросил я его, указывая на усача.

— Ланге, — поморщился бельгиец, — Герман Ланге из Западной Германии. Кажется, у него адвокатская контора в Дюссельдорфе. Малоприятная личность. А рядом, не за табльдотом, а за соседним столиком, обратите внимание на человека с дёргающимся лицом и руками. Европейская знаменитость, итальянец Каррези, модный кинорежиссёр и муж Виолетты Чекки. Её здесь нет, она сейчас заканчивает съёмки в Палермо. Говорят, он готовит для неё сенсационнейший боевик по собственному сценарию. Вариации на исторические темы: плащ и шпага. Кстати, его визави с чёрной повязкой на глазу тоже знаменитость, и в этом же духе: Гастон Монжюссо, первая шпага Франции…