Всадник - [21]

Всадник поднял голову и посмотрел на потолок, а публика замерла. Ничего не последовало. Приезжий улыбнулся, а трактирщик съежился и сглотнул.

– А если не лгу, то я съем Красного Онэргапа, договорились? – спросил чужак, решивший, видимо, не терять времени и от оскорбления царственных особ перейти прямиком к открытому богохульству. Трактирщик в ужасе молчал, а гексенмейстер продолжил: – Принимай ставки, добрый Эзра. Поставившие на меня в случае моей победы… м-ммм… войдут в царство небесное. Поставившие на него, – он указал вбок, где на стене висело настоятельно рекомендованное для всех помещений изображение Онэргапа с разверстым огнедышащим ртом, – не войдут.

Трактир молчал: это казалось наиболее разумным, и только один эфест в углу скроил пугающую улыбку (выглядело это неприятно: за столетия, прошедшие со времени Орранта, эфесты так и не научились нормально улыбаться). Всадник отправился к выходу, он уже опускал капюшон.

– Как тебя зовут, Hexenmeister? – закричал вдогонку человеку с мечом маленький гипт, соскочив с табурета. Тот оглянулся.

– Полчаса назад меня назвали тут доктором Делламорте, – ответил он. – Пускай же так и зовут.

– Я ставлю на тебя, доктор Делламорте! – Танкредо топнул тяжелой каменной ногой, на столах звякнули кубки. Делламорте без лишних сантиментов кивнул.

– Я тоже ставлю на тебя, – неожиданно заявил недавний собутыльник гипта, подошел и почтительно поклонился всаднику. – Меня зовут Апеллес.

На этот раз Делламорте задержал взгляд на собеседнике чуть дольше.

– Хорошо, – сказал он и почему-то хмыкнул. – Апеллес, говоришь…

Тут произошло странное. Апеллес обхватил себя руками, и серый плащ слетел с него клочьями, открывая взорам и без того пораженных посетителей «Ветерана» крылья у него на спине. В руках недавнего пропойцы, теперь распрямившегося и расправившего неожиданно могучие плечи, зазвенел туго натянутый эфестский лук (все знали, что такие луки[37] находились на вооружении только у личной стражи тарна[38]). Однако и нарушитель спокойствия не дремал: не успели метаморфозы Апеллеса завершиться, а красноглазый меч уже споро перекочевал из-за спины «доктора» к нему в руку и уперся острием в грудь лучника; лук же так и остался опущенным.

– Я помню День Избавления, – прошептал Апеллес, не сводя с Делламорте восторженно-яростного взгляда. – Ты имеешь все основания убить меня сейчас. Но я ставлю на тебя, всадник.

Апеллес странно сказал это «всадник», вкладывая в слово смысл, понятный только ему да человеку напротив, но публике было не до сложных подтекстов. Делламорте, дослушав лучника, понимающе склонил голову, убрал меч, надел маску, опустил капюшон и, не спеша покинув трактир, растворился во тьме… а через несколько мгновений после этого в те же двери ворвалась стража. Искали таинственно исчезнувшую ясновидящую привратницу, и «Сангандский ветеран», переключившись на новый источник сплетен, поспешил с облегчением отвлечься от происшествия этой ночи.

4. Натиск: Voi sapete quel che fa [39]

В Камарг, дотоле мирный муравейник, как будто всадили раскаленный железный прут – за сутки слухи разошлись от ворот волнами догадок и ужаса. К концу ночи на стенах города разместился спешно поднятый под ружье охранный гарнизон – Алая Тысяча, старинная боевая единица, членство в которой передавалось по наследству[40]. Как и всякая наследственная аристократия, Алая Тысяча в ее нынешнем состоянии была довольно-таки расслабленным объединением, но недооценивать ее не стоит: Тысячу породила военная стихия, и первым делом в руки новорожденных сыновей «тысячники» вкладывали кривые сангандские сабли – ритуальное оружие камаргских воинов, ассоциирующееся, по историческому недоразумению, с не имевшей места победой над эфестами.

Зимнее утро следующего дня застало город на осадном положении. По стенам возле шлемовидных зубцов стояли тысячники в кольчугах с узнаваемым змеистым красным узором, а стеклянные шары на шлемах горели огнем, освещая укутанное метелью и затянутое тучами небо. Жители ненадолго поднимали головы, взглядывали на небо, на стену, на тысячников, смахивали с лиц крошки нежданного снега и молчали. Все уже поняли, что раз на стены высыпала вся военная элита, враг был не за стенами – внутри. Привратница пропустила его впервые со Дня Избавления, впервые за те сто тринадцать лет, в течение которых она не допустила внутрь ни одного опасного пришельца[41].

– Снег, – сказал один из форца другому, подставив руку под маленькие хлопья. – И он не тает, а ложится на землю тканью, слой за слоем. Разве может быть такое? Испокон веку не было снега в Камарге. Даже при Хазаркаанте не было снега. Что это значит?

Второй форца промолчал, ибо имел свое мнение, но озвучивать его не хотел. Никто не мог понять, что случилось, и любой завсегдатай «Ветерана» оказался бы в центре внимания горожан, признай он, что ночью был где-нибудь неподалеку от Питейного подъема, но все эти несчастливцы как будто не сговариваясь зашили рты! Неудивительно: стража арестовала и хозяина «Ветерана» доброго Эзру, и двух человек обслуги, и кое-кого из полуночников, по той или иной причине не убравшихся с места происшествия подобру-поздорову. Так что убравшиеся держались тихо.