Всадник на вороном коне - [10]

— Тогда другое дело, — большеголовый протянул Максиму руку. — Прохор… Так это ты так долго держал рядового Козырькова? А его служба ждет. Она без него — никак!

Они зашагали к казарме. Немного постояли напротив крыльца, потом зашли сбоку, где по кирпичной стене в ряд тянулись высокие окна. Приникли к одному, и Юра стал показывать, где его койка, где койка Прохора. А Максим и объяснения слушал, и старался окинуть взором сразу всю казарму: одинаково заправленные койки, колонны, вешалку с шинелями, висевшими так, что одна другую прикрывала полой.

— А это кто там?

В затененном углу, у самой первой от входа и стоявшей чуть на отшибе койки, застыл кто-то очень рослый, совершенно неподвижный.

— Это Герой Советского Союза Владимир Михайлов. Он навечно занесен в списки части. Это его койка, и возле нее, на постаменте, скульптура — его бюст.

— Мне показалось, что кто-то живой возле койки…

— Мне тоже, когда мы только вошли в казарму, показалось так. Будто стоит он возле койки в почетном карауле, верно?

— Ага, — тихо промолвил Максим: чем больше он смотрел, тем сильнее чудилось, что возле койки стоит живой солдат, и боязно было потревожить его.

— А на стене, — рассказывал Юра, — на полочке, — памятный кубок его имени. Он был лучшим бегуном части. Еще до войны. И чемпионом города. А на фронте снайпером стал… Каждый год проводятся у нас кроссы и победителю вручается кубок. Только не всех допускают к кроссу. Лишь тех, кто отлично выполнил упражнение по стрельбе.

— А вы? Будете вы бежать кросс? — спросил Максим.

— Если нас включат в группу сильнейших, — сказал Прохор.

Максим посмотрел на него — шутит. Потом повернулся к Юре.

— Куда нам?! — усмехнулся Юра, увидел огорчение на лице Максима и добавил: — Мы еще оружие не изучили, не то что стрелять. Да и желающих отличиться столько, что не пробьешься!

— Да, но — кубок!.. — Прохор выше головы поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

— А если постараться? — с надеждой спросил Максим.

— Постараемся, — заверил Прохор.

Максим с трудом заставил себя оторваться от окна.

— Пойду я — на почту надо. Да и вас хватиться могут.

— Давай теперь мы тебя проводим.

— Нет, вы идите, а я уж сам.

Юра протянул руку:

— До встречи, ладно?

— Будь здоров, — Прохор положил руку Максиму на плечо. — И заранее приглашаю: приходи болеть за нас, когда мы будем сражаться за кубок!

— Ага! — весело пообещал Максим, твердо пожимая солдатам руки.

Повернулся и пошел, не оглядываясь, к ограде. Он все-таки жался к деревьям, к щитам вдоль дорожки — старался пройти незамеченным. Если разобраться, настоящей опаски у Максима уже не было — опасался он так, по инерции, что ли. Если разобраться, ему хотелось остаться тут, где остались солдаты Юра Козырьков и Прохор Бембин, где над своей койкой возвышается бронзовый Герой Советского Союза Владимир Михайлов, где под грубым брезентом дремлют до поры бесстрашные танки. Хотелось ему стать солдатом, научиться воевать, чтоб, когда придется, не прятаться за чужими спинами, а сражаться впереди. Жаль, что есть одно препятствие, с которым он не посчитался бы, да считаются другие — маловато лет ему! Живешь на свете, живешь, а все — молодой!..

4

Свет в казарме выключили, и в ней ненадолго установилась мутная тьма. Глаза постепенно осваивались, и постепенно проявились косые прямоугольники на потолке — это падал свет с улицы, стала видна довольно широкая полоса — лился свет из коридора, от лампы на тумбочке дневального. Чудилось, что в воздухе растворен мягкий теплый свет.

Хотелось спать, но сон не шел к Юре. Закрыть бы глаза, сунуть голову под одеяло, чтоб заснуть побыстрее, но, как только зажмуришь глаза, начинается настоящий цирк: мелькают, кружатся и пересекаются многоцветные пятна. Как после тяжелой и быстрой работы. Наверно, то, чем закончился первый день в полку и началась первая ночь, было тяжелой и нужной работой, но как-то не согласуется это строгое и серьезное слово «работа» с той тренировкой, которую сержант Ромкин затеял перед сном. Он смотрел на секундную стрелку часов, а ребята ложились и вставали. Раздевались и разбирали постели, одевались и заправляли постели. Вскакивали и падали по команде «подъем» и «отбой» в спринтерском темпе. Вернее, обязаны были все проделать в спринтерском темпе; а поскольку это не получалось, повторяли, повторяли, повторяли. Может, сто, а может, и тысячу раз. Всяко пришлось: и горько, и смешно. Устали все как черти. Жора Белей психанул и попробовал назло командиру отделения потянуть резину. Ромкин пообещал: «Я вот прикажу вам отдыхать, а сам заправлю вашу койку». Скулы Жоры залило багровым. «Это, конечно, пустяковина, — сказал Ромкин, — однако, не освоив ее как следует, не соберешься по тревоге. Какой тогда толк от всего остального? Пока будешь копаться с обмундированием, враг тебя упредит». «Сразу — враг», — буркнул Жора, но волынить перестал…

Трудным оказался этот первый день. А что дальше будет?

Спать надо, спать… Небось, это бессонница, стариковская болезнь. Еще такого не хватало. Спать надо, спать, уговаривал себя Юра, а сам все всматривался во тьму, вслушивался в нее.