Врывалась буря - [5]

До побега Катькова Егор был герой, и даже Прихватов глядел на него с восхищением. После же, несмотря на то, что везли всю банду и гору оружия, особой радости не ощущалось, будто дело не доделали, да так оно и было.

— Так-так-та-ак! — стараясь взбодриться и не падать духом, пробормотал Егор, принес дров и снова затопил печь. Согрел воды и, намылив щеки, стал бриться, все еще размышляя о Катькове и Семенове. Дважды порезался, ибо бритва брала хорошо. Воробьев ею даже гордился. Побрившись и для форсу побрызгав на себя одеколоном, Егор осмотрел свое лицо в тусклое зеркальце. В детстве он крепко переболел оспой, и следы ее делали лицо грубым и корявым. «Твоей рожей только заборы прошибать», — шутил Сергеев, и он был в чем-то прав. Во всяком случае, бандиты и прочие враждебные элементы чувствовали и уважали в его лице ту грубую силу, с которой шутковать много не следовало. И хотя в ярости Егору не было равных, все же он был человеком ранимым и любую несправедливость, обиду, даже невнимание переживал очень остро и болезненно. Теперь, по прошествии двух дней, он все никак не мог успокоиться, казнил себя то за Катькова, то за Семенова, сердце жгла боль, ибо по его ротозейству страдал хороший парень, который мог бы стать настоящим чекистом. Все это мучило Егора. Хотя, если вдуматься, это была самая удачная операция за многие годы: взять живьем с оружием целую банду редко кому удавалось. Всех, кроме Воробьева и Семенова, отметили в приказе. Даже в местной газетке «Вперед» напечатали про ликвидацию банды, приписав в конце, что ликвидацией руководил старший оперуполномоченный Краснокаменского отдела ОГПУ т. Воробьев Е. Г. Но восторгов в заметке не было. Просто сообщили, и все.

И все бы не так было обидно Егору, если б в той же газетке на первой полосе не поместили бы другую заметку: «Геройский поступок» — с портретом дежурного по вокзалу Николая Митрофановича Левшина. Проходя мимо разъезда, что при выезде из Краснокаменска, он заметил горящую буксу у одного из вагонов и, вскочив на ходу, добрался до паровоза, остановив весь состав и предотвратив тем самым возможное крушение. Левшина премировали сапогами, в газетке дали колонку про его подвиг и пузырчатый блеклый снимок, на котором, правда, Левшин на самого себя походил мало. Но именно этот портрет Антонина, секретарша Сергеева, вырезала из газеты и повесила на стенку. За одно это Егор был готов все бросить и отправиться на поиски Катькова.

Странная штука жизнь. Какая-то горящая букса делает человека героем, а ликвидация банды — чуть ли не преступником, ибо Сергеев с Воробьевым разговаривал грубо и небрежно. Не мог он себе представить, как это Воробьев, вот так запросто, отпустил в уборную главаря банды, развязав ему ноги и не проверив места, куда бандит идет!

— Ну не проверил, что теперь, ставить к стенке! — сердился Егор. — Я и без того казнюсь!

— Мало, мало казнишься! — возмущался Сергеев. — А я-то уже считал тебя опытным чекистом! И потом, как это Семенов мог спокойно упустить его? Как он мог так безболезненно убежать?!

— Я не знаю, — вздыхал Егор.

— А у тебя не закрадывается такое подозрение, что все подстроено?.. Что Семенов нарочно отпустил его?..

— Да ты что?! — аж подпрыгивал со стула Воробьев. — Да откуда Семенов мог быть связан с Катьковым?!

— А ты знал, что Семенов раньше жил в Краснокаменске на одной улице с подружкой Катькова Анастасией, а Катьков сам знаком с ней уже десять лет?!

— Откуда мне знать?! — удивился Воробьев.

— Семенов знал Катькова, так-то! Во всяком случае, сразу узнал его. Узнал и скрыл этот факт от тебя. Так? — в упор спросил Сергеев.

— Мне он ничего не сказал, — оторопело признался Егор.

— Вот и бублики! — сказал Сергеев. — А ведь я просил тебя хорошенько изучить дело Катькова, все его связи, И выговор за потерю бдительности при поимке опасных государственных преступников — еще малая цена твоему ротозейству… Понял?

— Понял, — вяло проговорил Воробьев. — А что с Семеновым-то будет? Не виноват он! Я за него как за себя ручаюсь, — сказал Егор. — Если надо, меня еще накажи!

— А вот я после такого заявления твоего и за тебя не поручусь! — зло отрезал Сергеев. — Ступай, и не слышал я ничего! Не узнаю я тебя, Егор, совсем не узнаю! Точно подменили тебя там, в Выселках!

Егор вспомнил, как сам в 19-м совершил непростительную ошибку. Против их отряда выслали полк карателей, и Щербаков послал его и Сергеева добыть «языка».

Они прискакали к Быстровке, где остановились белые, уже к вечеру. Стоял март. Колчак полновластно хозяйничал в Зауралье, и важно было, зная намерения карателей, ловко уйти из их железного кольца. Зорко оглядев село с опушки леса, Василий Ильич заприметил издали баньку богатея Шушарина, из трубы которой курился дымок. Догадка его оправдалась: парились беляки и, видно, знатного чина, так как стояла охрана. Часовых они сняли без шума. Напялили их шапки и тулупы, стали ждать. В баньке бухали веники, слышался смех. Через минуту с ревом выскочили в снег пять человек. Повалявшись да поохав, четверо умчались обратно, а пятый все еще елозил по сугробу, когда Сергеев вмиг накрыл его тулупом, а Егор накрепко запер дверь в баню.